Когда в мае 2000 года я впервые попал в Кашгар, то всеми фибрами почувствовал — вот он, тот самый вожделенный и завороженный восточный город, где сказки витают в атмосфере! Окруженный горами и пустынями, притаившийся в самом укромном уголке огромной Азии, он так и оставался заповедной территорией, сохранившей в исконности неизъяснимую словами ауру, которая скрывается в таинственном слове Восток.
Восток — та сакральная часть света, а вернее часть тьмы, из которой восходит (востекает) солнце. Освещая разом испуганных загулялых джиннов, досыпающих на плоских кровлях сладкие сны газелеоких красавиц, кормящихся в плодоносных садах фениксов-птиц, копошащихся на деревьях таинственных дэвов, слепых муэдзинов на минаретах, закованных в кольчуги воинов на предвратных башнях, бредущих с ночных бдений поэтов-дервишей. Вот он — зачарованный восточный город! Именно таким я впервые увидел Кашгар четверть века назад.
Заповедник средних веков
Дом, базар, мечеть — такой до банальности традиционной показалась мне тогда картинка бытия сущего уйгура-кашгарлыка. Но разве эта трехчленная формула не выражает заповеданной сути исконных устремлений человечества вообще? Что до кашгарцев, то при всем их уважении к Аллаху, при всей домовитости, главное для них все же фокусировалось на базаре. Недаром у стороннего наблюдателя создавалось уверенное впечатление, что Кашгар — город у базара, город-базар!
Сказать банальную фразу о том, что тут можно было купить все, — значит вовсе ничего не сказать. Потому что, попадая на тот старый кашгарский рынок из другого мира, человек даже и не представлял себе, какие вещи являются предметом купли-продажи у местных торговцев. Мне вспомнилось, что когда-то, в конце позапрошлого века, именно так в одной из лавочек нечаянно были приобретены здесь вещи казненного прусского географа Адольфа Шлягентвейта. По местному обычаю они достались кашгарскому палачу, а после его смерти и разбора наследия, естественно, попали сюда, к местному старьевщику.
Вовсе недаром базар этот еще в начале 2000-х являлся одной из диковинок не только Синьцзяна, но и всего Китая, входя в перечень таких достопримечательностей Поднебесной как Великая стена, дворец Гугун и терракотовое воинство могилы Цинь Шихуана. Однако в отличие от напыщенных археологических раритетов кашгарский базар был жив и здоров по-прежнему.
Грязь, улица, базар, аптека
Помню, как потрясло меня тогда, надолго выбив из привычного ритма космического века, посещение лавки местного колдуна. Именно колдуна, иначе трудно было обозначить лукавый оскал Средневековья, от которого так и веяло алхимией, чародейством и даосской магией. И нигде больше в Китае я не встречал традиционных аптек в таком первобытном состоянии, как тогда, на кашгарском базаре.
Щетинятся хвостами связки соленых ящериц, подвешенные под потолком. Целые мешки свернутых в тугие спирали сушеных змей стоят перед входом в качестве рекламы. Мумии черепах и ежей, огромные вяленые лягушки, привезенные невесть откуда красные кораллы и скорлупки изящных морских коньков.
А внутри целый естественно-исторический музей из рогов, зубов, перьев, лап, запасов мумие, камеди, глины. И мешки, мешки, мешки со всяческими диковинными снадобьями.
Всем этим на Востоке тысячелетиями не только пользовали больных и увечных, но также пытались планировать и править судьбы вполне здоровых. Приворожить-отворотить, присушить-отвести, изгнать-зачаровать, защитить от чуждых влияний — с помощью этого арсенала можно все! Вам это нужно? Тогда платите юани. И перед вами тут же раскроются ветхие книжицы, найдутся советы, выпишутся рецепты и на глазах составятся нужные для осуществления счастливого исхода смеси. Здоровье, неодолимость и неотразимость вам обеспечены!
Колдовские лавки-пещеры магнетически втягивали меня в свои осклабившиеся чрева неодолимо. Но стоило войти внутрь, как их мрачный антураж тут же начинал тягостно и явно давить на психику. Так что я ловил себя на том, что испытываю необычайное облегчение, выбравшись наконец на волю.
Но колдовство работало. Обычная уличная жизнь Кашгара после этого уже не казалось такой уж архаичной и девственной. Несмотря на всю ее непохожесть на тот ХХ век, с которым человечество тогда прощалось с таким упоением.
Купить ковер: фарс в трех действиях
К вечеру базару становилось тесно на узких улочках, и он выплескивался на главную площадь к подножию знаменитой мечети Этигер. Впрочем, мечеть в это время переставала играть какую-то заметную роль в жизни горожан и становилась лишь ненавязчивой декорацией обычного действа.
Вот на этом-то фоне и разыгрывались ежеминутно маленькие драмы с элементами балагана и фарса. К примеру, купля-продажа ковра. Одного из десятка, разложенных торговцем прямо на пыльном асфальте площади. В ролях продавец и покупатель. Остальные — массовка: советчики, оценщики, сопереживальщики и просто зрители.
«Актеры» мастерски разыгрывают для публики спектакль-поединок. С непременным прологом, первым действием, в котором продавец неистово хвалит товар и набивает цену, и вторым, где покупатель очень сильно сомневается в достоинствах и ковра, и продавца, а заодно и в своих собственных (раз он стоит и выслушивает эти бредни, тратя на них свое драгоценное время). Третий акт — кульминация: схватка в красноречии и логике, сопровождаемая репликами и замечаниями сводного хора болельщиков (они же зрители).
Наблюдая за бушующими страстями, забываешь, что все это лишь игра с заранее предопределенным финалом и заведомым результатом. Но вот спектакль заканчивается ударом по рукам — ковер сворачивается, деньги пересчитываются, и толпа зрителей медленно разбредается в поиске новых зрелищ. Благо в них тут недостатка нет!
Вон, рядом, капелла продавцов шербета. Не того шербета, который продается в наших магазинах под этикеткой «восточные сладости», а настоящего, сладкого напитка, который так хорошо освежает разгоряченных обитателей базара и так неизбежно расслабляет любые непривычные к местной воде желудки. Как и многие местные промыслы, продажа шербета — дело семейное. Мальчишки-подростки зазывают своими певучими и звонкими голосами покупателей, отцы-матери наливают мутно-янтарную влагу в граненые стаканы, а деды, этакие степенные патриархи, заняты бухгалтерией — получают деньги, отсчитывают сдачу, подсчитывают доход.
Рядом — мороженщик. Этот солист-иллюзионист. Сам делает, сам тут же и продает. Автомат, в котором «варится зелье» (не иначе как времен изгнания Агари и Исмаила из дома Авраамова!), напоминает сепаратор, взбивающий массу в латунном чане, со всех сторон обложенном мокрыми кусками льда. Как только мастер начинает вращать отполированную железную ручку, вокруг тут же собирается зачарованная толпа зрителей. Но вот представление окончено, и зрители как-то ненавязчиво становятся потребителем. Во всех мелочах тут есть свой коммерческий смысл.
А под деревьями, на краю площади, расположились рядами местные «фигаро». Целый ряд цирюльников, мастерски выскабливающих опасными бритвами головы правоверных. И тоже, конечно, под заинтересованными взглядами изысканной публики. Вот уж где воистину нельзя ошибаться! Одно неосторожное движение, один порез и... потеряно лицо (мастера), испорчена репутация, оскудела клиентура. Рыночная экономика на кашгарском базаре представала во всем своем первородном смысле!
И даже транспорт, которым пользовались для передвижения по базару, был допотопен и колоритен, гармонируя со всем прочим. Небольшие конки-такси, влекомые флегматичными мулами, изрядно обвешанными разнокалиберными колокольцами. Разукрашенные занавесками мотофургоны — сколь ветхие, столь и безразмерные. Вездесущие велорикши.
От всего этого сильно попахивало бессмертием...
Свое время для Вечности
Но самым потрясающим зрелищем одаривала заезжего пятница. Святой для мусульманина день, когда вся жизнь Старого Кашгара фокусировалась на мечети Этигер и прилегавших к ней базарных улочках.
К четырем часам дня обычный хаос в базарном центре города начинал вдруг упорядочиваться, и количество мужчин, основных персонажей уличной жизни, — на глазах сокращаться. Все способные двигаться представители лучшей половины населения (по традиционным представлениям) в возрасте от 10 до 100 лет со свернутыми в рулоны ковриками-жайнамазами спешили к соборной мечети Этигер. К пятничному намазу.
Когда начиналась молитва, жизнь вокруг полностью замирала. Состояние, которое испытывал посторонний в это время, я бы сравнил с тем, что доводилось испытывать во время полных солнечных затмений, когда мир на короткое время внешне как будто оставаясь прежним, переходит в какое-то иное качество. Покрывается вуалью. Будто само время замедляет свое привычное истечение.
Улицы остаются во власти женщин и атеистов, но и те стараются не особенно шуметь. Всех верующих мечеть с ее обширными дворами-парками не вмещает, и оттого прилегающие проулки также забиты молящимися, расстелившими коврики прямо посередь проезжей части.
Единый порыв, с которым тысячи правоверных одновременно бросаются на колени, завораживал. И настораживала та неведомая сила, которая заставляет этих простых и далеких от теологических тонкостей ислама людей вот так покорно оставлять свое дело и слаженно действовать по мановению невидимого дирижера.
Проходит полчаса, заканчивается молитва, и все выходы Этигера обращаются в промоины прорванной плотины, из которых растекаются во все стороны толпы-потоки. Люди спешат к своим лавкам, харчевням, цирюльням, стройкам, лоткам, покупкам, разговорам, проблемам, желаниям и судьбам. Все хотят поскорее наверстать время, вырванное Вечностью из этого вечного праздника суеты.
Таким он был...
Таким был Кашгар, когда я попал туда впервые. Нет, конечно, и тогда уже со всех сторон Старый город был зажат вполне современными кварталами с широкими улицами, современными коробками из стекла и бетона, с интернет-кафе и супермаркетами. Но это все как-то блекло, меркло и не замечалось на фоне упорного исторического копошения в центре, так очаровавшего и зачаровавшего меня и моих спутников.
Но вот прошло всего несколько лет, и я вновь оказался в Кашгаре в предвкушении повторения всего того, что пережил в первый приезд. Увы. Старый город уже не занимал и трети того, что довелось видеть еще так недавно. Вместе с его размерами из Кашгара на глазах выветривался и тот «средневековый» дух, казавшийся таким неистребимым и вечным.
Китайцы — величайшие мастера. Они умеют не только строить новые города, но и восстанавливать совершенно разрушенные памятники прошлого. Причем подделки столь искусны, что клюющие туристы даже не подозревают о том, что «седая древность», с которой приезжие благоговейно соприкасаются по входным билетам, сдана строителями лишь в минувшую пятилетку. С тех пор как древность стала товаром, в рациональном Китае отношение к ней сильно видоизменилось.
Тем непонятнее отношение к Старому Кашгару, магнит которого сегодня тянет к себе иноземцев так же, как и в эпоху Чокана Валиханова. Однозначно определить причину невозможно. Кто-то видит в этой тотальной перестройке месть строптивым уйгурам, кто-то — обыкновенное равнодушие к «мелочам», кто-то приравнивает это к естественным потерям в условиях великой стройки, кто-то смотрит как на очередную жертву реформе.
Кто прав?
(Окончание следует.)
Фото автора