Таиланд — страна зеленого и синего фонов, на которых так сочно и празднично выделяются красно-желтые ваты-монастыри и золотые статуи будд. А еще — охристые проселки. И вызывающе-сочные раскрашенные гондолы лодочников. И оранжевые «домики духов». И монахи в канареечных тогах. Мир тут делится на сине-зеленый, нормальный, и огненно-насыщенный — паранормальный. При этом палитра природы редко перемешивается с палитрой культуры. Аютия же, подернутая патиной времени и обесцвеченная энтропийным разложением, — где-то посередине. Культура в ней еще не умерла, а природа еще не приняла ее руины на свой баланс.
«Восточная Венеция»: перенесенная география
Таким местам, как Аютия, по определению положено быть «за рекой». Недаром так похож на равнодушного старика Харона седой паромщик, перевозящий на «тот берег» Пасака тех, кто никуда не спешит. (Кто спешит, опрометчиво хватает на станции первый подкравшийся тук-тук и мчит навстречу судьбе на этом, извергающем рык, выродке мирового общественного транспорта.)
Но я изначально выбираю другой путь, а потому, зажав в кулаке «горсть оболов» и «оставив надежды», смиренно стою на берегу мутного «стикса» и терпеливо жду, пока антикварный паром с его не менее антикварным капитаном неторопливо соберет пассажиров и величаво, словно маленький «Титаник», отвалит к другому берегу. Туда, где лежит Царство мертвых. Вернее — его столица.
Аютия (Аюттхая), великолепная столица средневекового Таиланда, ныне знакома многим благодаря стремительному развитию не только мирового туризма, но и тайской кинематографии, тяготеющей к эпическим полотнам из истории Сиама. Впечатляющие баталии, напоминающие ожившие шахматные партии, с непредсказуемым появлением «слонницы», отчаянными рейдами рыцарей-офицеров, равнодушными жертвами пешек и героическими королевами, спасающими исход битв, воссозданные на экране, — все это действительные эпизоды той многовековой войны, которую тайцы вели тут с бирманцами.
И хотя тайцы защищали свое отечество, бирманцы победили. Захватили и ограбили столицу Сиама, которая своими блеском и богатством приводила в такой восторг приплывших в те годы из-за моря белокожих уродцев. Побежденным ни оставалось ничего, как только перенести свой королевский город от греха подальше вниз по «мать-реке» Чао-Прайе к самому синему морю. Однако, если вглядеться в историческую топографию самого Бангкока, то мы увидим, что она удивительно напоминает аютийскую.
И недаром. Ведь изгнанные в 1767 году настырными бирманцами тайцы не просто передвинули свою столицу. Они попытались в точности воссоздать ее в другом месте, но в том же самом виде. Так что европейцам даже не пришлось искать новых эпитетов для новой столицы Сиама. Она для них осталась все той же «восточной Венецией» (впрочем, то же звание получили еще полтора десятка городов, «открытых» европейцами в Азии). Сами же тайцы, построив новую столицу-копию, не позабыли и старую, обратив ее руины в место поклонения, огромный мемориал своего былого величия. Для стран с живой исторической традицией пиетет куда важнее, чем эпитет!
Самый удобный путь меж двух столиц — по железной дороге, где мчатся скорый, не очень скорый и простой дизельный поезда. Простой дизельный преодолевает путь за какие-то полтора часа и стоит дешевле, чем одна «станция» в бангкокской «надземке». Но удовольствие не в этом. А в той атмосфере, которую дарит этот народный дизель постороннему наблюдателю.
Наиболее доступный транспорт, едва отчалив от перрона центрального вокзала, тут же окунается в царство отчаянной нищеты, с которой редко сталкивается тот, чьи маршруты по Бангкоку ограничиваются его ординарными туристическими достопримечательностями — Изумрудным Буддой, магазинами, ресторанами и борделями. Тут, вдоль «железки», жизнь другая. Тут — мир сляпанных из картона, тряпок и жести сараюшек, в которых живут целые семьи. Не просто живут — проживают поколениями!
Впрочем, как только дизель вырывается из трущобных джунглей на зеленый простор Менамской равнины и в открытые окна вместо зловонных миазмов от человечьей скученности вливается томный дух затопленных рисовых полей, в которых мелькает залитое ярким тропическим солнцем небо, все меняется. Прелестные лотосы, сияющие на грязных придорожных лужах, подсказывают, что все не так уж и безысходно. «Грязь рождает лотосы». Кто сказал?
Незаметно дизель всасывается в просторные кварталы современной Аютии и причаливает к вокзалу. Сразу за ним пассажиров (тех, кто никуда не спешит) и ожидает седой Харон-паромщик…
Город 33 королей
В принципе, древняя столица Сиама должна начинаться сразу за Пасаком, на том берегу, куда челночит ветхозаветный паром от вокзала. Пасак вместе в Лопбури и Чао-Прайей образуют прямоугольный остров со сторонами 4,5 на 2,5 километра, вытянутый с востока на запад (или наоборот, как кому угодно). Но за Пасаком лежит современная Аюттхая — мало чем примечательный тайский райцентр. И первый километр пути по уныловатым улицам вообще ничем не напоминает блистательную «столицу 33 королей», которые обустраивали это место с 1350 по 1767 год.
Солнце уже встало над головой стоймя. Как разъяренная кобра. И каждый пройденный шаг может считаться за два. А то и за три. Тропики есть тропики. Вспоминается голландский «парусный мастер» Ян Стрейс, благодаря которому, быть может, я и попал сюда. «В Аютии есть улицы, которые едва можно пройти в течение трех часов…» Сам Стрейс побывал тут в 1650 году, когда ходить по этим улицам было ни в пример интереснее. Перед последним бирманским погромом в столице Сиама толклось почти миллион жителей.
Но когда современный райцентр начинает растворяться среди полуразрушенных стен и башен старой Аютии, ярь солнца отодвигается на второй план. И пешеходный статус-кво восстанавливается. Шаг за шаг. Против времени. Наверное, если смотреть сверху, то все это напоминает гигантскую волну из прошлого, которая захлестывает современный город вынесенными откуда-то из темных пучин времени потоками памяти. Но и отсюда, снизу, видно, как старое теснит новое и как прошлое причудливо вплетается в будущее.
Однако скоро новая Аюттхая полностью уступает пространство старой Аютии. Огромное поле занято одними лишь величавыми руинами и раскидистыми деревьями, между которыми растерянно бродят «неорганизованные» западные туристы.
Обломанные шпили чеди (островерхих тайских ступ), обнаженные там и тут красные кирпичи старинной кладки, обезглавленные статуи будд, мостики, застывшие над каналами, в которых уже несколько столетий нет воды, какая-то приглушенная кладбищенская тишина…
Как всегда, при виде былого великолепия на меня накатывает поток какой-то вселенской печали. Вспоминается история, когда бирманцы, захватив этот богатый (очень богатый!) город, превратили храмы в плавильные печи — в них плавилось золото, содранное со стоящих повсюду кумиров. Если верить, что в поверженной Аютие насчитывалось 400 храмов, а ежегодный доход королей исчислялся 20 тоннами золота, то можно без труда разглядеть и сотни костров, отражавшихся в жадных глазах завоевателей, и тысячи слонов, тяжело бредущих под тяжестью награбленных сокровищ, и… Это была славная охота, достойная человеческой природы!
Поверженные Будды
Больше всего в руинах мертвой Аютии поражают статуи Будды. Когда-то занимавшие центры алтарей в монастырских храмах, покрытые золотом и окруженные глубоким почтением коленопреклоненных паломников, ныне они, обезображенные людьми и опаленные временем, неожиданно попадаются в развалинах то тут, то там. Эти статуи — яркое свидетельство эпохи традиционных войн, которые велись не только на уровне грубо материальном, но и в тонкой области магии. Когда супостатам важно было не только уничтожить военную мощь вражеской армии, но и разрушить ее сакральную защиту.
Несмотря ни на что, эти поверженные кумиры, которые два с половиной века назад утратили свой первозданный облик и вместо богатых вихар оказались под открытым небом среди развалин, сохранили свою священную власть над тайцами. Наследники древнего Сиама продолжают приходить и поклоняться обезображенным статуям. Возжигая благовония, жертвуя лотосы и облачая обугленные тела в новые монашеские одеяния.
Больше всего меня лично поразил 28-метровый «Лежащий Будда» — все, что осталось от вата Локая Сутха. Он немного меньше своего более позднего аналога в Бангкоке в монастыре По (тот вытянулся по узкой вихаре в длину аж на 45 метров!). Но статуя уходящего в нирвану Учителя тут, под открытым небом, украшенная одной только желтой тогой, уже как бы наполовину превратившаяся в скалу, куда более соответствует торжественной обреченности изображаемого момента — отходу в вечность от всех земных страданий (и радостей).
Тут как-то особенно остро и явно звучит главная сентенция всего Учения о бренности бытия, от которого единственное спасение — растворение в этой самой Вечности. Перед залитым солнцем Буддой-скалой проходит дорога, стрекочут мотоциклы, суетятся лавочники, торгующие его уменьшенными изображениями, селфятся туристы, суетятся паломники. Ему продолжают поклоняться несмотря на то, что он уже почти растворился в окружающей природе.
Постоянно общаться с потусторонним и обращаться к сверхъестественному — в природе тайцев. Вся страна усеяна монастырями, храмами, алтарями, священными статуями и бесчисленными «домиками духов-пхи». В любом обиталище, любой лавке, да что там — в каждом автомобиле и тук-туке обязательно есть место для божества. И, что важно, все эти точки сопричастности с высшими силами сегодня, в век всеразрушающего интернета и упорного проникновения во все более дальние закоулки космоса, существуют, и современные тайцы во многом по-прежнему работают и живут той же жизнью, что и во времена падения Аютии. Это любовь. Настоящая, не задающаяся глупыми вопросами «за что?» и «почему?».
А то, что божественная защита не уберегла Аютию от алчного нахрапа бирманцев, не вина Будды, тем более воплощенного в статуях. Хотя бы потому, что наступавшие бирманцы молили о победе его же. И к ним он в тот момент оказался благосклоннее. А обезображенные статуи… Статуи созданы людьми.
Старые войны, кстати, велись тут еще и для того, чтобы свергать кумиров врагов. Считалось, что внутри вражеских статуй содержится огромная энергия, способствующая созиданию, успехам и защите городов, войск и царств. Так что ничего личного в действиях бирманцев в Аютии не было. Сами тайцы, когда воевали, например, с королевствами лао, вели себя точно так же. Недаром в захваченном ими Вьентьяне также не сохранилось ни древних монастырей, ни старинных статуй. Маленькие реликвии противника становились военными трофеями и начинали работать на победителей. А огромные многотонные статуи и пагоды часто сознательно портились и специально «лишались сил» на месте.
Но времена меняются, как и нравы. Сакральные войны с их шахматными битвами стали достоянием прошлого. Разбросанные камни вновь собираются воедино в очередной раз, дабы проигнорировать законы навязанной космосом энтропии. В 1956 году с помощью тех же бирманцев на руинах Аютии над сиротливо-бездомной 12-метровой статуей Пхра Монгкон Бопит (возрастом почти 500 лет) была вновь воздвигнута величественная вихара. А чуть позже сам кумир обрел свой обычный блеск, приняв новую облицовку из чистого золота.
Затепленный и оживленный храм вновь оживил маленький кусочек мертвой территории…
То, что наша планета вообще-то переполнена руинами разрушенных городов, подобных Аютии, говорит само за себя. Всю свою историю человечество с мазохистским азартом занимается тем, что пытается уничтожить самое себя. Преуспеет? Будем надеяться, что... Не в наше время! О чем-то таком мне и думалось в полупустом вагоне поезда, вкатывавшегося по бананово-зеленым сумеркам в бурлящее чрево Большого Бангкока...
Андрей Михайлов — землеописатель, автор географической дилогии «К западу от Востока. К востоку от Запада»
Фото автора