(Продолжение. Начало в предыдущих номерах.)
То, как стремительно и бесследно улетучиваются из памяти события и происшествия того, что еще недавно казалось таким нетленным, настраивает на... философский лад. И как же часто в странствиях по просторам пространства-времени мне доводилось видеть ускользающую тень чего-то такого, что нынешним тревел-блогерам кажется уже чем-то неодолимо далеким, навеки исчезнувшим. Но разве можно причислять к канувшему в Лету то, свидетели бытности чего все еще живут и поживают рядом? Тут надо немножко повременить.
Впервые в Кульджу я попал на заре нового тысячелетия. Там мне, следовавшему в те времена путями-дорогами Чокана Валиханова, удалось познакомиться со следами совсем иного времени и свойства, наткнувшись на последних представителей русской эмиграции, заставлявшей в былые времена говорить о Кульдже как о «русском городе».
Православное кладбище
Больше всего русских кульджинцев обнаружилось, правда, на старом православном кладбище. Здесь покоились те, кто остался в Кульдже навсегда. Хотя слово «покоились» не совсем верно применительно к этому многострадальному некрополю.
Сколько народу лежит под бурьяном навечно обезличенных безымянных холмиков, наверняка ведомо одному Всевышнему. Говорят о тысячах и даже десятках тысяч захороненных в течение почти полутора веков эмиграции. Возможно.
То, что кладбище сохранилось в годы «культурной революции», когда всех русских автоматически объявляли шпионами или пособниками шпионов и водили по улицам в позорных колпаках под плевки и улюлюканье толпы, а все проявления русской культуры автоматически причисляли к враждебными и подвергали охаиванию, удивительно. Тем более что от урумчинского кладбища, которое я разыскал несколькими годами ранее, вообще осталось лишь несколько разбитых надгробий, свезенных в одно место с оскверненных и разрушенных могил.
Кульджинское кладбище перенесло фатальное разрушение более счастливо. Лишившись всех своих крестов и памятников, оно перестало быть мемориалом тем тысячам конкретных русских эмигрантов, превратившись в одну огромную братскую могилу.
В последние годы над заросшими бурьяном холмиками вновь подымаются кресты. Повторно. Это если остались те, кто помнит, где когда-то был закопан родной прах. Но таких в Кульдже немного. А большинство могил восстановлено теми потомками кульджинцев, которые нет-нет да наедут откуда-то из-за океана. Для ностальгии ведь нужно чему-то поклониться.
Находящееся почти в самом центре города русское кладбище уже тогда воспринималось многими здешними деловарами как пустующий лакомый кусок дорогой земли. Его бы давно застроили, если бы не активность русской общины (среди членов которой отмечались даже депутаты невысоких уровней) и не изменившаяся государственная политика реформировавшегося Китая, направленная на замирение и подавление любых проявлений национального брожения.
Русские китайцы (или китайские русские), составлявшие в начале XXI века одно из самых крохотных из всех национальных меньшинств (наиболее значительная часть которого, 8 из 15 тысяч, сохранялась именно в Синьцзяне), составляли одну из полусотни этнических групп КНР, наиболее лояльную к власти. Никакой роли они, понятное дело, уже не играли, кроме поддержки тезиса о многонациональности Китая и элемента экзотики.
Дома у могил. Луневы
По кладбищу меня водил старик Лунев. Отец того самого Николая, жену которого я так удачно встретил на улице в первый день. Сам Николай отсутствовал, так как пару лет назад поступил на учебу в Синьцзянский университет на какой-то факультет, связанный с бизнесом, и теперь приезжал из Урумчи только на каникулы.
Дом Луневых стоял на самом краю кладбища. Даже непонятно, где кончался небольшой огород и начинались могильные холмики. Среди безмолвных могил бродили неказистые луневские курочки. Дом — это не дом, а несколько домов, в которых жили многочисленные семьи Луневых и Зозулиных, — своеобразный «хутор».
Старик Лунев обликом типичный русак этакого южного деревенского типа. Сухонький, махонький, но бодрый, с седой бородой, в сапогах и кепке. И все они такие, Луневы и Зозулины — две русские семьи, сохранявшие свой чисто русский облик в сильно окитаенной местной общине. Мужики кряжистые, с какой-то природной лихостью, женщины ясноглазые и тихие (на людях, по крайней мере), дети, а это почему-то сплошь девочки, живые, белобрысые и голубоокие.
В том, что эти две семьи, живущие тут уже несколько поколений столь обособленно, с таким упорством блюдут чистоту крови и не уехали из Кульджи вместе со всеми, сразу почувствовалась какая-то тайна.
— Пятидесятники мы… — с затаенной гордостью объяснил мне старик Лунев.
Новый храм. Меркульевы
— Марониты они! — с нескрываемой злобой сказали мне на другом конце кладбища.
Там в те годы кипела стройка. Возводили новый православный храм.
Как и почти все в этой части Китая, сооружали его строители из Сычуани, 80-миллионной провинции, жители которой вынуждены были, чтобы прокормиться, искать работу вдалеке от дома. Сычуаньцы — строители идеальные, конкурировать с ними невозможно. Это живые машины. Они брались за любую работу за зарплату, на которую не соглашались местные. Строили в те годы объекты любой сложности (и высотности), обходясь почти исключительно своими руками с помощью разве что лопат, кувалд, тачек... Несколько часов сна на жестких подстилках, самая простая еда — вот, пожалуй, все условия, которые нужны были им для работы. (Кстати, именно в этом видится мне успех реформы и основание «китайского чуда», повторить которое в любой стране можно, но только если завести несколько миллионов сычуанцев из КНР!)
Сучуаньцы-строители жили тут же, у строящегося храма, во времянке. Их дети играли в строителей на кучах глины и песка для замесов. Их куры захаживали в пропахшую свежим деревом церковь и взбирались по лесенке на колокольню.
Тут, на колокольне над кладбищем, мы разговаривали с Галиной Меркульевой, женщиной энергичной и бодрой. Благодаря во многом ее энергии возрождается ныне Кульджинский Свято-Никольский храм. Она и хозяйка, и прораб строительства.
— Старый храм, в котором висела икона Табынская, разрушили хунвейбины. Когда мы поняли, что можем потерять и наше кладбище, то начали действовать. Китай — большая страна. «Пробить» тут что-то ой как сложно! Несколько лет ходили по кабинетам… Но вот, слава Богу, храм почти готов. Может, он и не очень казист, но уж тут, сами понимаете, никто никогда православных церквей не строил! – рассказывала Галина.
И тут я вспомнил, что восстановленный (вернее также выстроенный заново) храм в Урумчи так и остался неосвященным и пребывал без священника. Последние православные священники в этих местах исчезли в 60-е годы, а новых…
— Да, это проблема, — продолжала Меркульева. — По законам Китая мы не можем приглашать священнослужителя из-за рубежа, а среди наших найти кандидата, чтобы послать учиться, будет сложновато. Наша-то молодежь настроена на заработки, а тут какие деньги?.. Но что делать? Если мы хотим сохраниться, нам, русским, без церкви не обойтись!
И сама Галина, и ее муж Александр больше похожи на китайцев. Выдают их лишь светлые глаза. И русский язык — хоть и с акцентом, но правильный и не замусоренный всяческими перлами новояза.
Сами они дети поколения эмигрантов, высланных из Советского Союза во времена Сталина. Тогда, перед войной, в Москве всерьез рассматривались идеи присоединения Синьцзяна. И для начала на крайний запад Китая были выселены смешанные китайско-русские семьи из СССР. (Выдворенными из Союза оказались тогда многие китайцы — герои Гражданской войны, помогавшие устанавливать советскую власть.) Представители этой принудительной эмиграции наиболее хорошо приспособились к китайским условиям и составляли в то время большую часть местной диаспоры.
Дети этой категории эмигрантов по-русски уже почти не говорили.
Пустота «Русского места»
В центре Кульджи, на улице Ахмета, среди новых, по-современному выстроенных зданий существовал своеобразный «провал» из ветхих лавчонок и архаичных мастерских. И здесь бы давно понастроили чего-нибудь высотного и железобетонного. Но это не так просто. Формально это место на улице Ахмета принадлежало местным русским. По крайней мере, они сами так считали.
До 60-х годов прошлого столетия данное утверждение не вызывало никаких сомнений. Потому что тут, на месте лавчонок, стояла красивая церковь — Кульджинский Свято-Никольский собор. Рядом с ним располагалась русская гимназия — очень престижное учебное заведение.
А первый православный храм появился в Кульдже еще в 1878 году. Известно, что тогда крупнейшие монастыри России собрали и отправили в него 45 редких икон. В 1915 году построили церковь при консульстве. А в 1937-м — Свято-Никольский собор.
Слава последнего заключалась в чудотворной иконе Богородицы Табынской. Появившись чуть ли не в X веке, прославилась сия досточтимая святыня в 1854 году, когда по ее прибытии в Оренбург сразу прекратилась свирепая эпидемия холеры. В Кульджу Табынская икона попала вместе с атаманом Дутовым. Дутов всюду возил ее за собой, однако это не спасло его от чекистской пули (читайте об этом в предыдущем выпуске «НП»).
Икона пережила владевшего. И не случайно сразу после возведения главного храма сию главную святыню православной Кульджи поместили именно в него. Здесь, у левого клироса, она и висела до самой «культурной революции», когда были разрушены и собор, и гимназия.
А дальше все покрывает тайна. Известно, что икона не погибла вместе с храмом. Вынесенная прихожанами перед самым разрушением, она словно растворилась во времени. Кто-то говорит, что она так и осталась схороненной у местных православных. Кто-то якобы видел ее в Сан-Франциско, куда уехали многие кульджинцы.
А кто-то ждет, что настанет время и свершится очередное «чудо обретения». Дело в том, что в истории Табынской иконы уже был эпизод, когда она целый век считалась утраченной, а потом появилась вновь.
Икона, быть может, и появится. А вот храм и гимназия вряд ли. Многое изменилось за почти полвека, минувших с их разрушения. Но самое главное — жизнь местной эмиграции все более и более осязаемо становилась достоянием прошлого. Эта печать обречения, несмотря ни на что, ясно виделась в Кульдже на всем, что так или иначе было связано тут с «русской жизнью». Печаль забвения витала над последними из тех, кто все еще считал себя русским.
А нет людей, нет и проблем. Все просто.
История кульджинской эмиграции сама по себе достойна больших романов. Но она с годами становится лишь туманнее, фрагментарнее и загадочнее.
(Окончание следует.)
Андрей Михайлов — землеописатель, автор дилогии «К западу от Востока. К востоку от Запада» и географического романа «Казахстан».