Дамский угодник, любимец женщин, обворожительная личность, талантливый человек — так называли этого бородатого, хромоногого, хрипатого человека маленького роста. «Кто такой?» — оглядываясь, спрашивали проходившие мимо него люди. «Да что вы говорите!!! Неужели? Тот самый!!!» Да, такой славой пользовался новый художественный руководитель алматинского ТЮЗа Преображенский Борис Николаевич
(Окончание. Начало в номерах 50-51)
Этой публикацией мы завершаем серию статей, посвященных нашему великому современнику, режиссеру, личности, оставившему глубокий след в истории казахстанского театра, Борису Николаевичу Преображенскому. Те из читателей, кто по каким-то причинам не прочел два предыдущих материала, может найти их в указанных номерах и, конечно же, на сайте https://mk-kz.kz/
Воспоминания о Б.Н. Преображенском
Татьяна Костюченко, актриса:
— Я хочу вспомнить, как первый раз увидела «великого и ужасного» Преображенского. Как порядочный ребенок, довольно часто посещала Театр юного зрителя. Мне нравились его яркие постановки. Как-то в один из дней моя тетушка Татьяна Максимова сообщила, что она поступила на службу в тот самый театр. Дескать, недавно там открылась Камерная сцена, где идут спектакли для взрослых. Очень атмосферные, интересные, и сцена крохотная. Артисты играют, можно сказать, «на носу у зрителей», а руководит этим всем замечательный режиссер Борис Николаевич Преображенский. Сам он очень строгий, страшный. Все его боятся. Зовут не иначе как шефом.
Мне уже на тот момент было 13 лет, и я подумала, что вполне созрела для взрослых постановок. Тем более что они были того самого «великого и ужасного» Преображенского. Тетушка уточнила, что она служит в театре помощником режиссера, и я подумала: «Это какая-то страшно ответственная профессия, она помогает Преображенскому кричать на актеров».
В один из дней она спросила: «Хочешь пойти ко мне на работу? Сегодня спектакль «Доктор Живаго» по Б. Пастернаку. Отличная постановка, и играют замечательные актеры. Они муж и жена, и они безумно красивые!». Я подумала, что на красивых грех не посмотреть, тем более — Пастернак. Пришла, к моему удивлению и расстройству, работа помощника режиссера в данном случае заключалась в том, что тетушка сидела на последнем ряду с папкой и сверяла текст за актерами. Она дала мне эту папку. Я села на задний ряд и подумала: «Буду ее замещать». Буду временно помощником режиссера. И вот гаснет свет, начинается спектакль, играет живая музыка. Выходят действительно очень красивые артисты Виктор Ашанин и Ольга Коржева. Я погружаюсь в эту атмосферу, забываю про текст, который вроде надо бы сверять, да и не видно ничего.
Смотрю как завороженная. Через несколько минут после начала спектакля слышу какое-то «вошканье» наверху. Сама сцена была на цокольном этаже, а на первом — фойе. И я слышу там какую-то возню. Сначала очень громкий, хриплый голос и какой-то женский голос, который пытается говорить шепотом. Затем кто-то с шумом спускается вниз в зал. Я слышу стук палочки по каменным ступеням, громкое дыхание и понимаю — сейчас войдет «великий и ужасный» Преображенский. В темноте появляется сначала абрис: небольшого росточка человек, кучерявая взъерошенная голова, борода и трость. Он подходит сзади последнего ряда кресел и начинает «смотреть» спектакль. Но делает он это так громко! То кашлянет, то пробормочет что-то, то палкой постучит. Я уставилась на этого «великого и ужасного». «Вот он! — подумала я. — Совсем не страшный, даже забавный. Больше похож на домового или гномика». Мне даже показалось, что он хочет, чтобы зрители обратили на него внимание. А так, к слову, Борис Николаевич очень любил внимание, и ему нравилось, когда его узнавали. Такое у меня было первое впечатление.
Вторая моя встреча с ним была на вступительных экзаменах, где милым домовенком он мне уже не показался.
В театральную студию при ТЮЗе объявили набор. И поскольку я была очень замкнутым ребенком, с комплексами, меня отправили туда раскрепощаться. Исключительно для того, чтобы я перестала стесняться всех и вся. Но, Боже упаси — не для того, чтобы актерство стало моей профессией. Два дня шел отбор. В первый я кружила вокруг театра, но так и не решилась войти. Во второй все-таки зашла. Меня проводили в длинный коридор, который вел в большой репетиционный зал, где и проходил экзамен. Там было много абитуриентов. Почти как в кино. Они ходили взад-вперед, повторяя текст, нервничали и принимали какие-то нелепые позы. Я была ни жива ни мертва.
Впускали нас человек по пять. Мы вошли в большой зал с окном от пола до потолка. Вдоль окна стоял стол приемной комиссии. Там — Гавриил Моисеевич Бойченко, кто-то еще из актеров и сам «великий и ужасный» Преображенский. Мы сели на скамеечку напротив них, и почему-то меня пригласили выступить первой. Пришлось сразу погрузиться в эту бездну.
В центре стола сидел этот домовенок, который так умилил меня при первой встрече. И тут он сделал грозное лицо и страшным хриплым голосом спросил: «Деточка, сколько тебе лет?». Вообще, набор в студию был с 14, а мне было на тот момент 13, хотя через месяц уже исполнялось 14. Я со своим мелким росточком тогда выглядела и вовсе ребенком. Почти прошептала: «14». Он: «Ну хорошо. Как тебя зовут?». Я — еще тише: «Татьяна Костюченко». Он (страшно так): «Я ничего не слышу. Громче!». Я произнесла громче: «Татьяна Костюченко». Он: «Не слышу! Еще раз! Наглее!». Я: (почти на крике) «Татьяна Костюченко!».Он: «Еще раз! Скажи так, чтобы я запомнил навсегда‼!». Я собралась и проорала: «Я — Татьяна Костюченко!».
Так он и запомнил меня… Навсегда.
Впереди у нас было очень много интересной работы. Он был тонким педагогом и прекрасным режиссером. Мы у него многому научились. Ловили каждое его слово. Он был очень внимательным к нам. Из каждой поездки всегда привозил какие-нибудь сувениры. А какое у него было чувство юмора! Это что-то непередаваемое. Помню такой случай: тогда мы еще учились, делали этюды по картинам. Мне в сцене нужно было плакать. Поскольку я была еще неопытной, один глаз закрыла ладонью и как бы тру его, делая вид, что плачу. Слышу, Преображенский орет: «Костюченко, ты что? У тебя там глаз выпадает, что ли?». Вот это я запомнила навсегда. Теперь так же говорю своим студентам.
Или на спектакле «Чайка» по А. Чехову во втором акте по задумке художника предметы мебели были покрыты белыми простынями и какими-то светлыми тряпками. Шеф приходит на репетицию, впервые видит всю эту декорацию со светлыми тряпками и произносит: «Ну точно, как в гинекологии».
А еще мне повезло. Я ездила с ним на Иссык-Куль. Было еще несколько актеров. На тот момент мы репетировали Евгения Онегина. Я — Татьяна. Надо сказать, что у шефа был режим. Он просыпался очень рано. Если помните, у Пушкина есть такой текст. Его Преображенский отдал Татьяне: «…Она любила на балконе предвосхищать зари восход». Ну так вот… Он как раз просыпался, так сказать, предвосхищая зари восход (часов в 5). Будил меня, мы с ним вместе выходили на балкончик (он у нас тоже был) и репетировали монолог, глядя на эту красоту. Это, конечно, незабываемо.
Когда у меня что-то получалось (какая-то сцена или просто фраза), шеф радостно хрипел: «Ну сразу видно, у кого училась!».
И ради этой фразы хотелось работать, да и вообще — жить.
Серик Еркимбеков, композитор, заслуженный деятель Республики Казахстан, профессор:
— Борис Николаевич был достаточно принципиальным в выражении собственного Я, своего творческого кредо. И в отношениях с актерами, коллективом и не только. С руководством, администрацией. С людьми разного уровня он мог очень жестко, прямо и точно высказать свою точку несогласия. Он ценил в людях компетентность и добропорядочность.
Я вспоминаю один из разговоров с ним по теме Министерства культуры и моего отца — папа в то время был Министром культуры. Я понимаю, что в таких случаях есть свои условности и протоколы. И Преображенский говорил, что Жексенбек Еркимбекович был прекрасным человеком, с пониманием относящимся к тем или иным процессам. Мне было очень важно услышать это от Бориса Николаевича. А главное, он всегда помнил, что именно мой отец пригласил его в Алма-Ату. Мастер сделал очень много в нашем пространстве.
Интересна постановка Преображенского «Неизлечимая печаль мудреца», посвященная юбилею Абая Кунанбаева. Работать было непросто, потому что он просматривал каждую деталь. Хотел, чтобы это было не просто интересно, но и глубоко. Скрупулезно просматривал каждую мелочь. И в то же время не навязывал своего мнения. Спектакль в целом получился и благодаря игре актеров. Мне с труппой всегда было интересно работать.
Спектакль «Глиняная книга» мне кажется вообще шедевральным. Но почему-то такие спектакли долго не держатся на сцене. Это и интеллектуальный труд актеров, и выброшенные огромные деньги. Я видел, как, например, в Америке годами идут одни и те же спектакли. За них получают не только коммерческие дивиденды, но это и духовное развитие. Но, к сожалению, огромная и интересная работа Бориса Николаевича с нашей казахской национальной тематикой, в которую он глубоко проникал, забыта и заброшена.
Театральные сложности процесса, проблемные моменты всегда существовали и существуют. Поскольку я был внештатным работником, не знаю тонкостей жизни театра. Хотя в какой-то момент он меня приглашал в штат. Я помню, был Александр Портнов, заведующий музыкальной частью. Очень интересный, глубокий человек, понимающий нужды рабочего процесса. Когда-то в период болезни мне понадобились инструменты. Так Александр мне даже домой принес синтезатор. В те времена эта вещь была непростой, дорогостоящей. Но мне он его принес, чтобы я не терял времени и работал дома.
Ну и, конечно, как не вспомнить «Новую сцену», которая стала новым словом в театральной жизни столицы того времени. Работа здесь была даже более ответственной, так как происходило все рядом со зрителем. Композитору негде было спрятаться, скрыться. Это был очень интересный процесс, придуманный Борисом Николаевичем Преображенским.
Воспоминания собирала Людмила Шарабко,
заведующая литературной частью ТЮЗа при Б.Н. Преображенском