Пустота в таких местах, где ее не должно быть по определению, диссонансна вдвойне. Мне доводилось ощущать ее на многих знаменитых курортах, где я по своему обыкновению стараюсь бывать именно в «мертвый сезон». Осознанные удовольствия типового пляжного отдыха для меня закончились с юностью (скучно становится через 20 минут пребывания на пляже). А познание мира в равнодушной и потной толпе — величайший нонсенс.
(Продолжение. Начало в 51-м и 52-м номерах 2024 года.)
Тени на пляже
Но пустота пустоте рознь. Внесезонный вакуум Сухуми отличался от всех прочих какой-то невыразимой тоской. А точнее, если следовать бердяевским определениям — печалью. Потому что тоска и печаль — разной природы, и именно печаль всегда вызвана фатальной невозвратностью прошлого. В данном случае того советского прошлого, когда Абхазия почиталась земным раем и землей обетованной всеми жителями 1/6 земной суши — от забубенной бесконечной работы кемеровских пролетариев до высоколобых, перманентно недовольных всем московских интеллигентов.
Неслучайно Сухумский пляж являлся в те годы самым демократичным местом в мире. Тут, рядом, оленевод с далекой Чукотки мог запросто повстречать тайного диссидента с питерской кухни, а гордый пастух со склонов Кавказа имел возможность пофлиртовать с вожделенной свинаркой из Житомирской области. Отдохнуть хоть однажды в Сухуми (или Гаграх, Новом Афоне, Пицунде) значило не только обозначить свою социальную состоятельность, но и обеспечить себя материалом для рассказов и (если вы к тому же фотограф) демонстраций слайдов на несколько ближайших пятилеток!
Синопский пляж — один из самых отдаленных в Сухуми и самый знакомый мне по прошлым посещениям — встретил ароматным бризом и таинственным воркованием легкого прибоя. И абсолютной пустынностью, которую подчеркивали застывший рыбак на отдаленном пирсе да пара матрон невнятного возраста, отчаянно отдавших свои бледные тела робкому солнцу.
Несмотря на то, что температура воды в октябре превышала тепло на поверхности, я на сей раз ограничился тем, что просто побродил по прибою, сбросив обувь и закатав джинсы. А потом лег на прогретом до комнатной температуры галечнике и, кажется, задремал. Во всяком случае, сквозь шум прибоя я явственно услышал наполнившийся голосами переполненный Синопский пляж. Голосами — все оттуда же.
Казалось, стоит открыть глаза, и все они, застрявшие персонажи из 68-го, предстанут во всей красе. И тучный волосатый армянин, окруженный своим гомонливым семейством, и пара дородных шахтерских жен с Донбасса, песок вокруг которых к обеду покрывался толстым слоем кожуры от семечек, и та загорелая девочка, вызывающая грация которой так отчаянно требовала от меня какого-нибудь подвига…
Глаза все же пришлось открыть.
Синоп: явление имени
Синоп, отдаленный район Сухуми, имеет свою историю и свою легенду. И его созвучие с названием турецкого города на другом берегу Черного моря неслучайно. Когда-то тут, в отдалении, находилась загородная дача сухумского военного начальника Введенского. Вместе с разбитым вокруг в 1872 году парком место это называлось «Флора». Одним из частых гостей «Флоры» был епископ Гавриил Айвазовский, брат художника Ивана Айвазовского. В один из приездов о. Гавриил и подарил хозяину работу знаменитого брата «Синопский бой» (в 1853 году русская эскадра под руководством Нахимова, Корнилова и Новосильского уничтожила в малоазиатской Синопской бухте почти весь черноморский флот Турции).
Во время самой знаменитой русско-турецкой войны 1877-1878 годов, когда главные бои велись на Балканах, турки, высадив десант, захватили все черноморское побережье Кавказа, в том числе и Сухуми. (Несмотря на старания советских историков подать факты «правильно», сохранились данные о том, что абхазы в тех событиях поддерживали отнюдь не Россию.) Очень скоро, правда, Сухуми отбили обратно. Тут и обнаружилось, что полотно Айвазовского зияет многочисленными пулевыми отверстиями — отметками турецких офицеров, несогласных с пафосом прославленного живописца. Вот тогда-то от новых хозяев «Флора» получила и новое название — Синоп…
Теперь здесь, на бывшем Тбилисском, а ныне Кодорском шоссе — резиденция президента Абхазии. Но меня (в 2011-м, как и в 1985-м) вновь влекла к себе затерявшаяся в предгорьях колыбель, ведомственная гостиница расположившегося тут Физтеха, где я «провел лето» 1968-го. Физический институт, к счастью, продолжал жить своей жизнью (как, впрочем, и знаменитый Ботанический сад, и как-то даже Обезьяний питомник). Однако от гостиницы остался лишь безглазый остов, заплетенный плющом, с дикими деревцами на балконах, но окруженный теми же кипарисами. От этих безжизненных стен, с которыми было связано столько памятного в прошлом, пахнуло такой безысходностью, что защемило сердце. И я, сделав несколько снимков, поспешил уйти, навсегда простившись с еще одним достоянием детства...
Истина на дне?
В таких приморских городах, как Сухуми, любая дорога неминуемо приведет к морю. В «мертвый сезон», когда город обычно принадлежит горожанам, по набережной гуляют молодые абхазские мамаши с безмолвными колясками и важно вышагивающими мальцами-пингвинятами.
Тут же, на набережной, стоит самый далекий от политики памятник Сухуми — искандеровский Чик с несчастной белой курицей, которую не смог зарезать. В его бронзовую руку прохожие вкладывают конфеты и жвачку. В послевоенном Сухуми как-то странно вспоминать, что в новой истории Абхазии оставили след не только бородатые чеченские полевые командиры, помогавшие освобождать страну, но и такие светлые и проникновенные личности, как самый знаменитый уроженец здешних мест Фазиль Искандер.
Однако тут, на набережной, где сохранились остатки старых крепостных стен, хорошо ощущается не только недавнее прошлое. Но и такое ветхое, про которое никто уже и не спорит — было оно или нет. Какая разница? Если даже его никогда и не было, если все выдумано от начала до конца, оно оставило такой четкий след в истории, что не считаться с этим уже нельзя.
Историки, правда, уверены, что к основанию города Кастор и Полукс отношения не имеют. Как и многие другие поселения на этих берегах, он появился стараниями предприимчивых греческих колонистов — выходцев из Милета. Но и это случилось давно — за шесть веков до нашей эры! После Диоскурии город был Себостополисом (при римлянах и византийцах), Цхумом (утверждается, что в средневековые времена тут начиналась одна из дорог Шелкового пути), пока не принял знакомое нам ныне название.
Проблема в том, что никаких впечатляющих руин от античных поселений не сохранилось. Хотя поиск их велся в течение последних полутора столетий довольно скрупулезно. В это-то время и появилась еще одна полулегенда-полудогадка о «городе, взятом морем». В советские времена Сухумская бухта, на дно которой в результате катастрофы «опустился» античный город, была тщательно обследована апологетами этой теории. И, хотя ничего существенного не нашли, оптимизма не убавилось. Море, сохраняя интригу, время от времени продолжает выкатывать из своих глубин на сухумские пляжи таинственные и возбуждающие античные артефакты.
Эта легенда еще в детстве захватила и мое воображение. Потому-то и сейчас, выбравшись на какой-то безлюдный пирс, я, как прежде, с вожделением утопил свой взор в прибрежной пучине. Благо, незамутненная вода в пустынном заливе прозрачна настолько, что просматривается до дна на добрый десяток метров. По дну, между камнями, снуют изящные, отливающие серебром рыбки. А в толще воды плавно покачиваются в любовном танце мыльные пузыри прозрачных медуз.
Подводный город, если и существует, то сегодня принадлежит только им…
В шкуре казахского агента
В обратную дорогу меня собрала непогода. Поднявшись утром, я увидел, что все вокруг заволокла пелена бесконечного дождя, в которой, как водоросли в аквариуме, мутно покачиваются растопыренные вайи мокрых пальм. Дилемма — сидеть и ждать погоды или ехать «домой» — мучила недолго. Просветов не наблюдалось, впечатлений хватало.
Несмотря на то, что граница между Россией и Абхазией вполне конкретна, почувствовать себя за границей России в Абхазии практически невозможно. Надписи по-русски явно преобладают над абхазскими. Местные деньги, если таковые и имеются, несут скорее нумизматическую ценность — в торговле и всех расчетах властвует один рубль. Русский язык звучит повсюду — и на улице, и по тутошнему телевидению.
Если бы не осязаемая печать замкнутости пространства и какая-то расплесканная в воздухе вялость, Абхазия вполне сошла бы за одну из республик Северного Кавказа. Но она — независимая страна. Независимая и непризнанная.
Таксист, который вез меня к границе, абхазский армянин, с цинизмом, присущим всем таксистам, сказал прямо то, о чем тут в разговоре с гостями принято было молчать. «Россия скупила у нас все! А жить легче не стало…»
За такие слова в Абхазии тогда все еще несложно было схлопотать по физиономии от какого-нибудь патриота. Там хорошо помнили прошлое. Особенно такое близкое…
Граница встретила своей обыкновенной муторностью. Оказалось, что беспрепятственно ходить туда-сюда могут только обладатели российского паспорта. Россия признала Абхазию. У всех же остальных может возникнуть проблема. Потому как никаких штампов о пересечении этой границы в паспорте не ставится. Зато имеется какая-то мифическая регистрация, о которой заранее никто меня не предуведомил.
А как если я проник в Абхазию непросто? А вдруг я шпион? Именно такой вопрос возник у брутальных абхазских пограничников, увидевших мой синий казахстанский паспорт. Интерес их (это понимали и я, и они) был вызван скорее рутинной скукой, нежели истинной заботой о госбезопасности непризнанной страны. Но игра есть игра!
И хотя все кончилось для меня не абхазской тюрьмой, а депортацией на ту сторону Псоу, суровых вопросов мне было задано немало. Пришлось сделать виноватый вид — думать, что весь сыр-бор из-за желания взять мзду как-то упорно не хотелось. В конце концов, выговорив мне, что я несерьезно отношусь к границе независимой страны, меня отпустили. Под честное слово.
Прощай, Абхазия! Свидимся ли еще?..
Андрей Михайлов — землеописатель, автор географической дилогии «К западу от Востока. К востоку от Запада»
Фото автора