Массовый туризм по природе своей — величайший противник всего настоящего. Деньги не пахнут, и куда проще создать у неискушенного пользователя иллюзию сопричастности, а не саму сопричастность. Как и повсюду, очень ярко этот процесс идет в современном Китае, где туристический бум накладывается на китайскую предприимчивость, а массовое производство достопримечательностей и исторических раритетов поставлено на поток. Мне много раз доводилось встречать в Поднебесной многолюдные паломничества к «историческим памятникам», выстроенным бодрыми сычуаньскими строителями там, где еще несколько лет назад были в лучшем случае какие-нибудь жалкие развалины.
Достояние памяти
Но гораздо более печально видеть «модернизацию» историко-культурных объектов, которые еще совсем недавно поражали своей неистребимой (казалось!) архаикой и являлись истинными «порталами» в минувшие века и тысячелетия. К примеру, старый Кашгар с его махаллями, мечетью Этигер и знаменитым базаром еще три десятилетия назад предстал передо мной неподдельной трещиной во времени. Казалось, все, что я тогда видел, не особо изменилось с визита сюда Валиханова, писавшего: «Мне удалось с кокандским караваном в качестве кокандского купца проникнуть в Кашгар, в котором после знаменитого Марко Поло (1272) и иезуита Гоеса (1603) были только два европейца: немец, офицер ост-индской службы, неизвестный по фамилии и ученый-пруссак Адольф Шлагентвейт. Первый из них был бит в Кашгаре бамбуками так больно, что два дня не мог садиться на лошадь, второму же отсечена голова и поставлена на башню, сооруженную из человеческих голов».
Однако спустя всего три года я увидел все то же самое после масштабной реконструкции, в результате которой от всего того, что так потрясло меня в 2000 году, осталось очень мало, и испытал шок уже совершенно по иному поводу. «Оптимизация» исторического центра Кашгара привела к тому, что главным чувством, витавшим над доживавшими свое старыми улочками (с каждой из которых был виден как минимум один башенный кран), было унылое чувство обреченности.
Если еще так недавно старый Кашгар вызывал восторг своими жизнелюбием и исторической упертостью, то теперь от него истекала какая-то равнодушная усталость смертельно больного.
Может быть, правда, на мое повторное восприятие повлияло еще то, что тот приезд пришелся аккурат на время уразы, и тусклость взоров правоверных определял в первую голову этот факт? Может быть. Хотя, скорее всего, пост лишь усугубил обычный настрой.
От того Кашгара, который так потрясал своей заповедной сказочностью, не осталось почти ничего. Однако… Туристы довольны!
Подсчет потерь
Поесть в обычных уйгурских ресторанах днем было невозможно. Все местные харчевни до вечера были просто заперты, и приходилось утолять голод в китайских ресторанах. Но и есть как-то не хотелось. Я бродил по историческому центру и пытался понять, куда исчезло его былое очарование.
Куда подевались те печальные «грузовые» ослики и колоритные «конки» — этакий патриархальный вариант городского общественного транспорта мощностью в одну лошадиную силу? Пассажиры садились на длинной платформе под матерчатой крышей двумя рядами спина к спине, и «водитель», шествуя впереди, вел своего звенящего бубенцами мула через толпы народа, запруживающие и без того тесные проулки старого города. Улички эти к тому же являлись одновременно и базарными рядами, в многочисленных лавках которых можно было найти абсолютно все. И не только сработанное местными умельцами, но и артистами из Внутреннего Китая, и ремесленниками из Индии. Здесь то и дело ты натыкался на какие-то «непрофильные неожиданности» — от британского флага до тульского самовара и деревянной ложки с хохломской росписью.
Спустя три года я не встретил тут ни ишаков, ни мулов, ни лошадей. Вместо них то и дело проносились, грозя залить прохожих грязью, рычащие мопеды, мотоциклы и моторикши. Да и сама торговля была уже вовсе не такой патриархально-азартной и динамично-драматичной, что раньше. Более цивилизованной и предсказуемой, скучной. Прийти на базар, чтобы купить что-то за фиксированную цену… Согласитесь, это не стоит такого визита. Когда ты видишь у торговца только рациональный потребительский товар, то понимаешь, что торговля как искусство, как образ жизни, как кураж стала достоянием прошлого. А тусклый и ленивый взор самого лавочника не свидетельство ли безысходной тоски по тому славному прошлому, когда на базаре не продавали, а жили?
Честно говоря, я с особым нетерпением ждал встречи с кашгарскими антикварами. Зная по прошлой поездке, сколько всего неожиданного можно было приобрести тут у них за символическую цену (как следует поторговавшись, разумеется) — от чудовищного размера китайских чиновничьих печатей с бронзовыми драконами наверху и тибетских капала — чаш из черепов праведников до почти полных сервизов кузнецовского фарфора, завезенных сюда еще в ХIХ веке.
Увы! В единственной открытой лавке втридорога продавалось то же, что и в любой другой антикварной лавке Китая. В основном изощренные подделки под старину. А у единственного уличного продавца, печально сидящего на помосте под полиэтиленовой крышей, глаз вообще не нашел никакой услады. Чтобы не уходить пустым, я взял у него несколько старых «дырявых» монет, скорее всего, сработанных намедни. Почти без торга.
Историческая мечеть Этигер, в которой наверняка должен был молиться Чокан Валиханов, оказалась в осаде строек за высоким забором. Хотя ее не трогали и вроде как не собирались трогать, но окружали новым торговым центром, что превращало ее в цветок, вытащенный из вазы. Местные уйгуры все это понимали и были от всего не в восторге.
Перрон ушедшего поезда
Вообще, все старое как-то стремительно и направленно стиралось и заменялось новым. Несомненно, более удобным и комфортным, но точно не для того, кто родился и вырос в том старом Кашгаре. Или повидал его прежним. Колорит, которым так порадовал и восхитил город при первой встрече, все более оттеснялся к окраинам.
Глухие лабиринты «жилых» улиц восточного города — визитная карточка и главный элемент своеобразия для заезжего — еще местами сохранялись. С каким упоением мы с приятелем блуждали в этих минотавровых кварталах в прошлый раз! Тогда я не ведал, что мне удалось заскочить на подножку поезда, отходящего в прошлое. Кривоколенный город сжимался на глазах подобно шагреневой коже, и над ними повисла какая-то жертвенная опустошенность.
Хотя что-то еще сохранялось, но... Вначале я и не понял, что «но». Оказавшись, наконец, в самой сердцевине глиняного каньона, с полосой грязного пола под ногами и серой трещиной затянутого тучами неба над головой, зажатым справа и слева аккуратными пахсовыми стенами с золотистыми прожилками соломы и редкими резными дверями.
И тут навстречу вынырнула стайка разнокалиберных малышей. Они прошли мимо, не обращая на меня особого внимания. И я понял, что меня поразила тишина. В прошлый раз такая же прогулка сопровождалась на всем протяжении почетным шлейфом шумного дитячьего эскорта. Каждому мальцу хотелось поздороваться (эти «хелло!» у меня потом долго звенели в ушах) и сфотографироваться на память.
То ли дети привыкли к иностранным явлениям, то ли их перевоспитали за эти годы, то ли... Ураза?
Старый город — оплот всего уйгурского (и враг китайского?) — испарялся на глазах. Светлая глина его улиц выносилась еще кое-где из расщелин между домами дождями и подошвами на новые мощеные тротуары, словно протестуя против неизбежного.
Формально жителям этих глиняных лабиринтов нужно было радоваться железной поступи улучшающего быт прогресса. Но особой радости в глазах не читалось. Потому что на глазах рушились не только старые дома, но и прежние устои.
Открытый «закрытый» город
Странно, но при всем том печать «закрытости» продолжала витать над Кашгаром. В основном, правда, среди западных правдоборцев, которых более всего занимает вопрос: «Как вам удалось пробраться в это место?». Они с недоверием слушали, когда я рассказывал, что для этого достаточно было лишь пройти в билетную кассу Урумчи и взять билет до Кашгара. А чтобы взять билет на поезд в Китае, не требовалось даже предъявления паспорта. Бедные западные коллеги, одурманенные чтением себя любимых, вполне чистосердечно считали, что в Поднебесной за каждым иностранцем тянется длинный хвост «людей в черном», а «мятежный Кашгар», как и Тибет, — нечто априори закрытое и огороженное от всего «свободного мира» рядами колючей проволоки с вышками безжалостных вертухаев.
Ничего подобного мне не попадалось. На рубежах двухтысячных я достаточно много поездил по западной части Китая, чтобы убедиться, что она закрыта не более чем приграничный Казахстан или горный Кыргызстан. Кстати, никогда не замечал за собой в Поднебесной никакой слежки и вообще никакого внимания со стороны каких-нибудь специальных структур. (Даже и обидно как-то!) При этом местная толпа обычно воспринимала мою особу с повышенным интересом. Ведь я выделялся там так же, как лиловый негр где-нибудь в Архангельской губернии.
Да и откровенным беседам с «угнетенными уйгурами», которых так жаждут озабоченные западные журналисты, никто никогда не мешал. Этот удивительный народ вполне сохранял свою самобытность, чертами которой всегда были гипертрофированное гостеприимство и симпатии к «бывшим нашим». Так что приглашение «зайти в дом» я получал неоднократно. С непременным чаем, набором «восточных сладостей» и разговором, иногда даже по-русски.
Вообще же, несмотря на все старания эсэнгэвских челноков в 90-е, отношение к «русским» (под которыми здесь до сих пор подразумевают всех постсоветских жителей) оставалось в Кашгаре теплым и заинтересованным.
Красноречивый случай. Сидим за столиком перед маленькой харчевней. Ждем, пока сготовится плов и сварятся пельмени. Все это время пожилой хозяин развлекает нас разговорами, искоса посматривая на меня. И вдруг неожиданно и звонко (так, что оборачиваются все сидящие за соседними столиками), хлопая себя по лбу, заявляет, что я, дескать, вылитый... Александ Кошкин.
— Какой Кошкин?
— Русский поэт!
— Пушкин? Александр Пушкин?
— Пушкин! Пушкин, конечно! (Лестно, конечно!)
Оказывается, уйгур-харчевник когда-то, еще во времена Великой дружбы, увлекался русской поэзией. Он знает не только Пушкина, но и Есенина, Маяковского, Горького. (Интересно, много ли уйгурских поэтов назовет владелец нашего уличного кафе?)
Кстати, среди синьцзянских уйгуров вопреки чаяниям западных правдоборцев мне встречалось немало вполне довольных жизнью, уютно ощущавших себя в условиях китайской реформы и искренне осуждающих своих радикалов. Встречались и недовольные, но...
А где их нет?
(Окончание. Начало в номере 3.)
Фото автора
Андрей Михайлов – землеописатель, автор дилогии «К западу от Востока. К востоку от Запада» и географического романа «Казахстан»