В прошлый раз, добравшись до исторической столицы крымских татар, мы повстречали на ее узких уличках того, кого не могли не встретить. Незабвенного Александра Сергеевича. Именно благодаря Пушкину Бахчисарай стал большим, нежели обычный географический объект. Превратившись еще и в памятник всемирной литературы.
(Продолжение. Начало по ссылке)
Памятники памяти
Потому не удивляет, что над тесной главной площадью Старого Бахчисарая высится памятник великому русскому поэту. На высоком постаменте. Во весь рост. Рукотворный.
А есть еще один небольшой бюст вдохновенного певца «Бахчисарайского фонтана». Где? Да у самого фонтана, где же еще!
Фонтан слез — монумент любви в ее земной быстротечности и внеземной нетленности. Это главная святыня дворца и основной аргумент посещения Крыма для многих приезжающих сюда из самых разных концов мира. Хотя не исключаю, что на того, кто попадет сюда случайно, в рамках какого-нибудь типового тура, он, скорее всего, не произведет особого впечатления. Как и сам дворец ханов Гиреев.
Действительно, в своем нынешнем виде Бахчисарайский дворец, сильно пострадавший от разрушений и еще сильнее — от реставраций, производит впечатление скорее большой загородной усадьбы, нежели ставки самодержавного правителя. Это не то, что было когда-то.
Построенный под впечатлением от стамбульского Топкапы в XVI веке ханом Сахиб-Гиреем (наследником Менгли-Гирея), он воплощал в себе хорошо разработанную зодчими мусульманского Востока идею райского сада на земле. Отсюда обилие цветов (реальных и в орнаментах), деревьев, поющих птиц, открытых «киосков», галерей и журчащих фонтанов. И некоторая невразумительность той архитектурной целостности, к которой привыкли на Западе.
Но основная часть посетителей приезжает в Бахчисарай подготовленной к встрече с дворцом и фонтаном. Подготовленной самим Пушкиным.
Ищите женщину!
Поэтичного очарования всей этой истории прибавляет участие в ней нескольких очаровательных женщин. Сам Пушкин был изначально возбужден преданием, которое услышал еще до ссылки от Софьи Потоцкой. В ней, кстати, некоторые пушкинисты видят «утаенную любовь» нашего любвеобильного поэта. Правда, с днями пребывания в Крыму связано страстное увлечение поэта другой кандидаткой на ту же самую таинственную роль — Марией Раевской, для которой (и благодаря которой!), по словам свидетелей, и был написан «Бахчисарайский фонтан».
Но, пожалуй, самой романтичной особой является героиня самой поэмы Мария, имеющая реальный прототип. Диляра-Бикеч, то ли славянка, то ли грузинка, попавшая сначала в плен и в гарем хана, а потом сама пленившая одного из Гиреев, покоится в красивом мавзолее на задворках дворца.
Ныне его охватывает военное кладбище (свидетельство истории совсем иной), да и сам он, по крайней мере во время моего пребывания в Бахчисарае, не выглядел местом паломничества. Наверное, немаловажной причиной явилось то, что наиболее знаковая и поэтичная его часть давно перенесена от стен тюрбе в специальный зал дворца.
Памятник безутешной любви и воплощенной памяти, знаменитый Фонтан слез — Сельсебиль (созданный в 1764 году архитектором-философом Омером) длит свой нескончаемый плач в Фонтанном зале дворца. Именно сюда и приходят те, кто желает поклониться «прекрасной княжне» и ее вдохновенным певцам...
И другие аргументы
Внимательный читатель помнит, что в начале этого повествования я поставил рядом с Пушкиным еще одну фамилию, вдохновившую меня на то, чтобы преодолеть враждебную муть российско-украинской границы (я посетил Крым в начале 2010-х) и побывать в Бахчисарае. Кель.
Вячеслав Кель — художник, знакомый мне еще по Целинограду. Еще в «те времена», в начале 80-х, он собрался да и переехал в Старый Бахчисарай. Для меня, как и для многих других, его отъезд был неожиданным. Успешный живописец, которого любили зрители, хвалили и ругали (чего в советские времена удостаивались не все!) искусствоведы, регулярно выставляемый и хорошо продаваемый, вдруг бросает насиженное место, просторную мастерскую и отбывает бог знает куда!
И зачем?
Его проникновенные картины-притчи остались для меня одним из признаков той бархатистой творческой ауры, которой выделялся старый Целиноград (и которой до сих пор не может похвастаться раскрученная и помпезная Астана). Каждый раз, приезжая в очередную командировку, я тут же с наслаждением окунался в милую провинциальную атмосферу (провинциальную по ритму, но не по творческому напряжению!) города, лишь недавно остывшего от пафосности покорения целины.
Пламенный поэт Вадим Штейнбрехт, ироничный график Александр Учаев, непризнанный театральный реформатор Виктор Трегубенко, красавица-художница Таня Алексеева, комсомольская богиня (ответственная за творческую молодежь) Галина Козырицкая. И Слава Кель.
Не знаю, помнит ли про них нынешняя столица, но я до сих пор дорожу воспоминаниями о тех безумных днях и бессонных ночах, проведенных вместе в утолении нескончаемой жажды тепла и общения. Хотя прошло уже столько лет, что... «Иныхужнет,ате—далече...».
Увы, уже после нашей крымской встречи пришло печальное известие и из Бахчисарая.
Радости патриархального бытия
Поиски Келя не обещали быть легкими. Про точный адрес мне было известно лишь то, что он живет «гдето в Старом Бахчисарае». Так как никакой адресной службы в городе на глаза не попадалось, я просто подошел к бойким торговкам сувенирами, сидящим под импровизированными навесами у ханского дворца, и спросил, как мне найти «художника Келя».
— А вот по улочке вверх, там, где домик с башенкой! — ответ был получен сразу и исчерпывающий. Вот отрада маленьких городков!
На долгий стук в глухую дверь появился сам хозяин. Мы встретились так просто, будто не было трех десятилетий с последней встречи, не появились морщины и седины, не распалась навсегда та реальность, которая была дана нам в объективных ощущениях пламенной молодости. Вячеслав сразу же (как в былые времена целиноградской бытности) повел меня в мастерскую — ту самую башенку, видимую от дворца.
Едва переступив порог, я лишний раз убедился, что художник не бывает бывшим. Если, конечно, он настоящий.
Мастерская художника часто — его главное творение и достижение.
Потому что нигде творческое «я» не воссоздается с такой любовью и точностью, как на творческой «кухне». И чтобы полнее понять душу того или иного художника, нужно непременно посетить его «кухню».
Я долго бродил вдоль стен, увешанных всеми мыслимыми и немыслимыми артефактами. Он доставал картины. Старые и новые. Старые источали нежно-мятежный дух нашей юности, новые несли совсем иные настроения и контаминации. В них было много Крыма. Что-то мною уже увиденное, а что-то уже вряд ли встретится. Но и то и другое одинаково оригинальное.
Это был его Крым — полуостров Вячеслава Келя.
Погружение в креативный мир художника неожиданно прервал протяжный азан муэдзина дворцовой мечети, эхом отозвавшийся в разных концах города. Вечерний призыв правоверным выгнал на балкон и нас. С балкона открылся незабываемый вид. На весь ханский дворец — от ворот и мечети до Соколиной башни и мавзолея Диляры-Бикеч. И на весь Старый Бахчисарай, лежащий перед нами в своей уютной лощине — со стройными минаретами и еще более стройными тополями, черепичными крышами, увенчанными уютными дымками, крутыми склонами гор, заросшими курчавым арчевником и украшенными вычурными скалами, «продуктами выветривания».
С балкона мы ушли не скоро. Лишь когда город окончательно растаял во тьме, оставив подле себя нерастворимый шлейф из запахов и звуков, когда остыли и подернулись белесым налетом угли растопленного тут же мангала, когда последний бокал терпкого крымского кагора разнес по телу тепло позапрошлогоднего солнца и когда были вспомнены все поименно и многие неоднократно, Слава сказал:
— Я попал сюда в первый раз и сразу понял, что все это — мое! Завтра я покажу тебе...
Он не договорил, однако я уже стал ждать наступления этого завтра.
Бахчисарайские кущи
Я обычно тщательно готовлю каждую поездку. Потому всегда знаю, куда и зачем отправляюсь. Так что удивить меня чем-то непредусмотренным сложно. Но когда «на местах» мне встречается кто-то, кто может открыть что-то (неожиданное и новое!) — это большая удача. Такой удачей в Старом Бахчисарае стал старый приятель, бывший целиноградский, а позже крымский художник Вячеслав Кель.
Плененный Крымом Кель любил его любовью старозаветного интеллигента. Не только восхищаясь красотами и познавая все доступные нюансы местной истории, но и непритворно болея за то и другое. За три десятка лет его бытности крымчанином полуостров был многократно исхожен им во всех направлениях. А что до центра «келевского Крыма» — Старого Бахчисарая — так тут вообще все казалось исследовано им до каждого дерева и камня. Взгляд художника — он ведь способен уловить то, мимо чего равнодушно пройдут многие обычные исследователи.
Когда в 90-е начались очередное великое переселение народов и тотальный передел собственности, деревья стали безжалостно вырубаться, а «камни» бесследно исчезать, было больно. От бессилия. Коль балом правят деньги, то до ценностей высшего плана дел никому уже нет. И он в силу возможностей встал на защиту того, что можно было защитить собственными силами. Что-то из подъемных артефактов притащил к себе в мастерскую и огород, что-то запечатлел в фотографиях, а что-то трансформировал в своих художественных работах.
— Вот тут, где сейчас забор, еще недавно лежала поваленная стела, надгробный памятник. А вот там, где гараж, в скале виднелась выбитая пещера...
Я не бывал в Бахчисарае прежде, потому мои переживания по поводу тамошних утрат не были столь остры и конкретны — осколки древностей и без того выпирали из каждого укромного уголка. Хотя в душе я хорошо понимал товарища. Меня самого так же угнетает и коробит утрата каждого столетнего дерева и «верненско-алмаатинского» домика в родных пенатах.
Долгий поход в магазин
Одним из «открытий», которому я обязан Келю, была Слободка, про которую я не читал ни в одной книге. Русский квартал Старого Бахчисарая примостился в нескольких сотнях метров от ханского дворца — за скалистым хребтиком и потому был невидим ниоткуда. Мы попали туда нечаянно, отправившись в магазин.
— Заглянем в Слободку? — хитро прищурился Вячеслав. — Тут рядом...
И мы заглянули. Никаких особых архитектурных раритетов в этой самодостаточной части Бахчисарая, правда, не обнаружилось. Чего не скажешь об исторической ауре. В верхней части Слободки раскинулось старое кладбище — ветхие каменные надгробья с полустершимися эпитафиями и вросшие в землю каменные кресты. Хоронить тут начали еще в Крымскую войну 1854-1855 годов. Тогда в ханском дворце располагался госпиталь для раненых и увечных из Севастополя. О тех годах напоминает и белостенная часовня, внутри которой стоит, правда, свежий венок памяти.
— А вон там, видишь пещеры? Там недавно обнаружили остатки армянского монастыря. Сходим?
Ну вот, посылай нас в магазин...
В расщелине времени
Самая старая часть Старого Бахчисарая — Староселье. Это вершина городского каньона. Тут когда-то стоял первый бахчисарайский дворец Ашлама-сарай, и тут же похоронен зачинатель династии Гиреев Хаджи-Гирей. Сын Хаджи Менгли в 1501 году построил над прахом отца мавзолей, в котором спустя полтора десятилетия упокоился и сам. А рядом с мавзолеем тогда же появилось и медресе Зинджирли. И мавзолей, и медресе сохранились до наших дней, и ныне тут людно — места эти являются культовыми для крымских татар и любопытными для туристов.
Впрочем, большинство тут не задерживаются. Потому что самое интересное — еще выше. Православный Успенский монастырь, испытывающий ныне свой очередной подъем, и Чуфут-Кале — зачарованный «пещерный город», связанный с загадочным племенем караимов.
Туда мы как-нибудь обязательно отправимся в будущем.