В рамках этого проекта я уже знакомил читателя с самым пространным озером Европы — Ладожским. Мы с вами бродили по берегам, обрамленным архейскими гранитами и пластами окаменелых палеозойских морей, и встречались с такими знаковыми персонажами русской истории, как «призванные» братья-варяги и великий «прорубатель» Петр Первый, оставившими тут свои явственные следы.
Но посещение Ладоги предполагает продолжение — непременное движение далее, вглубь, к берегам еще одного заметного для Европы и знакового для Земли водоема. Онежского озера. Там ждут встречи с персонажами неисторическими (хотя Петр Великий мелькал неоднократно и на этих берегах). Доисторическими!
Все знают знаменитую «первую тройку» русских богатырей Илью Муромца, Добрыню Никитича и Алешу Поповича. Ведь на них как на прочном основании покоится не просто какой-то известный узкому кругу эпос, а самая великая в мире литература! По крайней мере, так заверяют педагоги на уроках отечественной словесности в России.
Хотя тут все не так просто. Вернее, так непросто, что еще во времена Золотого века этой самой словесности, в эпоху Пушкина, про Трех богатырей хотя и знали, но как о чем-то ветхом и полузабытом. И каково же было удивление, когда вдруг, полтора столетия назад, они предстали перед читающей публикой живыми-живехонькими! Откуда?
Оттуда, куда мы сегодня и отправимся.
Никитич, Горыныч и великий ледник
Когда в середине XIX века фольклористы открыли Заонежье, это стало настоящим шоком. Тут, на берегах Онежского озера, обнаружился затерянный мир, о существовании которого никто тогда даже не помышлял. Между затаенными в глухих лесах бревенчатыми селами летал из своих тридевятых царств за красными девками Змей Горыныч, всматривался из-под руки в туманные силуэты Киева Илья Муромец, Соловей-разбойник мирно дремал в ожидании поживы на своем дубу кряковистом, Святогор содрогал Мать сыру-землю тяжелой поступью богатырского коня, доносились бражные крики разгоряченных гостей с честного пира князя Владимира Красна Солнышка.
И это все — в то самое время, когда всего в сотне верст по другую сторону Онего дымили и чадили заводы Петрозаводска, когда грамотные люди широко пользовались такими модно-изысканными словечками, как-то «демократия», «вексель» и «пардон-с», когда призрак коммунизма уже бродил по Европе, а пароходы регулярно курсировали отсюда до самой столицы России. Столицы, которая давно уже была не стольным Киев-градом и даже не Москвой златоглавой...
Но прежде чем окунуться в ту первобытную историю, обратимся к ее всенепременным истокам — географии. Тут, в Карелии, она определяется двумя моментами — наличием очень древнего и очень прочного кристаллического щита-фундамента и работой по этому граниту величайшего в природе фрезерного станка — Ледника.
Окончательно растаявшего в этих местах всего каких-то десять тысячелетий назад.
Когда Великий ледник закончил свою бурную историю и окончательно исчез из тутошней природы, от него и осталась на память эта масса всевозможных озер, являющих самую характерную черту всего карело-скандинавского ландшафта. Среди них и Онежское, второе по величине после соседней Ладоги.
Онего и Ладога — родные сестрицы. Накоротко соединенные Свирью, рекой-протокою, единственной артерией по которой вся вода, собранная старшей, передается младшенькой. Онежское озеро, хотя почти вдвое меньше Ладожского, но представляет собой столь обширный водоем, что встань на любом из его берегов и увидишь перед глазами одно лишь водное безбрежие, гдето на горизонте соединенное с небосводом. Если кому интересны цифири — 248 километров в длину, 90 в ширину и 110 метров в глубину. Это — в оригинале. Строительство плотины Верхне-Свирской ГЭС раздвинуло горизонты еще больше.
Хотя основа онежского ложа — тектонический прогиб, основу всей местной физиогномики определил Ледник, так подработавший гранитно-гнейсовые берега, что в современной береговой линии, иссеченной вычурными заливами и украшенной сотнями островов и полуостровов, легко плутают даже продвинутые «жипиэсовцы». Если ко всему прибавить девственную тайгу, вольготно разраставшуюся вокруг до самых последних времен, то мы получим классический «капкан времени», в который угодили вначале расселившиеся по лесам карелы, а потом добравшиеся сюда в поисках «добра» новгородцы.
Благодаря этой естественной замкнутости и обособленности аборигены сохранили в своей тутошней среде древнейший карело-финский эпос «Калевала», а русские — принесенные с берегов Волхова былины о русских богатырях. Онежцы привыкли жить, ничего не упуская и не теряя. Потому как равноценной замены утратам взять было неоткуда! Таким первозданным все это и обнаружили здесь изумленные исследователи XIX века. Онежское озеро оказалось одним из тех филологических морозильников, в которых Слово не портилось веками! Нет, недаром поработал здесь Великий ледник!
Город, где не воюют с историей
Время моих привычных поездок по Русскому Северу всегда совпадает со зрелой осенью. Вот и в этот раз на излете осенней ночи, пригромыхав в мурманском поезде в Петрозаводск, я первым делом отправился на пристань, дабы поскорее проследовать дальше. И если бы не поздняя осень, расстроившая обычное расписание судов по озеру, так бы и уплыл на Кижи. Именно сий заповедный остров и был на этот раз главной причиной остановки в столице Карелии.
Но на удачу быстро отчалить из Петрозаводска не удалось, о чем я нисколько не жалею. Потому что город этот ни в коем случае нельзя рассматривать как транзитный пункт на любом пути.
Меня уже заносило сюда ранее. Показалось даже, что с советских времен тут ничего не изменилось. Все так же недоуменно смотрят друг на друга Маркс и Энгельс — вечная парочка на проспекте Карла Маркса. И Ильич все так же судорожно сжимает свою гранитную ушанку, скинутую в ораторском экстазе посередь уютной площади Ленина. И холодно-томные девушки в вечном поиске счастья плавают меж Марксом и Лениным.
И, как ни странно, нетронутые гранитные классики добавляли и без того уютной столице Карелии какого-то патриархального тепла, незыблемой надежности и исторической достоверности. Город, где не воюют с памятниками, ярко характеризует своих жителей. К истории надо относиться философски-бережливо, а иначе она просто не успевает становиться историей! И эта историческая рачительность видится мне продолжением тех исконных привычек, которые бережливо сохранили тут и донесли до нас русские былины и карело-финскую «Калевалу».
В городе, где история не поле идеологической битвы, текущее мимо тебя время осязаемо и приятно на ощупь. Так что, отправившись на поиски какой-нибудь утренней харчевни, я вскоре позабыл про сию благую цель и с упоением заблудился в улицах с привычными названиями Маркса, Энгельса, Андропова, Кирова, Куйбышева, Невского, Пушкина, Правды. Знакомые персонажи смотрели со стен и даже, кажется, выглядывали из омутов окон. И добавляли чувства: поэт Роберт Рождественский, живший «в этом доме с 1951 по 1957 годы», или поэт Гаврила Романович Державин, который «жил с 1784 по 1785 год» в другом доме, стоявшем когда-то «на этом месте».
Державин в те годы еще вовсе не думал становиться той привычной иконой, прославленным старцем, который, мирно продремав на экзамене в лицее, умудрился «приметить» и «в гроб сходя благословить» юного Пушкина. В Петрозаводске Гаврила Романович вообще-то не занимался поэзией. Здесь он занимал должность. Должность местного губернатора (акима) Олонецкой губернии. Буйная натура будущего мэтра русской словесности еще не давала ему спокойно дремать на экзаменах, и, переругавшись за год со всеми, он покинул и пост, и город. Память, правда, осталась.
Крестник Великого Петра
Но если уж затрагивать «память», то больше всего ее в городе сохранилось все же от отца-основателя — неистового Петра Великого, который, как кажется нам из нашего далека, успевал бывать в нескольких местах одновременно и делать все везде и сразу. Петрозаводск недаром созвучен именем Петербургу — оба города не только ровесники друг другу, но и крестники царя-реформатора.
Правда, изначально про город тут никто не думал. Перманентно воюющей стране нужен был металл, и Петр заложил в устье речки с ароматным названием Лососинка пушечно-литейное предприятие. Петровский завод и Петровская слобода и стали впоследствии Петрозаводском. А Петр привычно обронзовел на одной из улиц своего города.
Вообще, немаловажное достоинство таких небольших патриархальных городов вроде Петрозаводска еще и в том, что тут невозможно заблудиться. Коротко сойтись, тесно познакомиться и стать добрыми друзьями с ними можно всего за день. Так что на следующее утро ощущаешь себя здесь вполне своим. Ходишь по знакомым улицам, всматриваешься в уже виданное, вслушиваешься в уже слыханное и дышишь вполне родными запахами. На третий день ловишь себя на том, что многие встречные кивают тебе как старому знакомцу.
Симпатичны местные улицы: с плывущими троллейбусами, дефилирующими девушками и ухоженными домами. Но еще приятнее Онежская набережная — парковая зона, протянувшаяся вдоль озера и равномерно заполненная все теми же белокурыми девушками-карелочками и вдобавок еще — многочисленными скульптурами и памятниками.
Среди этой приозерной монументалки можно найти все — от вырезанных из дерева персонажей «Калевалы» до откровенно выхолощенных креативных даров от заморских городов-побратимов. Тут тебе и дерево с колокольчиками, в бронзовое дупло которого можно шепнуть сокровенное желание, и каменный кошелек, размеры которого вызывают повышенное слюноотделение у любого новорусского, и армированные рыбаки, привычно забрасывающие в Онего свои проволочные сети.
Центр Петрозаводска с дореформенных времен не сместился ни на йоту. «Круглая площадь» (она же — Ленина), окруженная двумя завернутыми зданиями в стиле провинциального классицизма с чугунными львами, изготовившимися к прыжку со своего крыльца, с гранитным Ильичом, пламенно сжимающим свою гранитную ушанку посередине, и Вечным Огнем, замыкающим архитектурную подкову, все это годами нанизывалось на древний градостроительный стержень старых административных корпусов Петровских заводов.
Краеведческие открытия: Вася опастуй
В одном из полукруглых павильонов расположен областной краеведческий музей, который я настоятельно рекомендовал бы посетить любому, кто попадет в Петрозаводск. Мало того что тут есть что показать, тут понимают важность того, как показать. Вообще, в таких вот областных музеях (по всему миру), куда посетители вовсе не ломятся в очередях, как в Лувр или Эрмитаж, можно обнаружить столько любопытного, что время на их осмотр пролетит незаметно, а польза от этого будет вполне реальной.
В одном из стеллажей взгляд мой упал на атрибуты ученика дореволюционной карельской школы — учебник и дневник. Дневником вряд ли можно кого-то удивить. Разве что прямых потомков того прапрадедушки, который в какой-то год, сто с лишком лет назад, 19 октября «Чистописания не писал. Стоял в углу», а вдобавок «был оставлен после уроков за шалость» (так в оригинале). А вот учебник русского языка для карелов любопытен. Ну где бы я еще вычитал, что «бойтесь Бога» по-карельски будет «Юмалуа варак-куа», а «Вася выучился русской грамоте» — «Вася опастуй венянъ кирьяхъ»?
Лично мне это «Вася опастуй» очень напомнило обиходное выражение старшего поколения «Вася (или любое другое имярек) — обалдуй». И хотя тут простое созвучие, сразу припомнилось огромное количество карело-финских заимствований и калек, столь обогативших восприимчивый русский язык. (Взять те же топонимы — Нева, Ладога, Волхов и даже, по некоторым предположениям, Волга.) Дело в том, что два этноса так долго сосуществовали рядом, что многие историки вообще-то считают, что в формировании некоторых черт великороссов соседи, обитатели северных лесов (все эти меря, мурома, черемиса, мещера, мордва, чудь, ливь, ямь, нарова, пермь), сыграли свою важную роль. Кстати, то, что многие из финно-угорских народов, знакомых нам по начальной летописи, благополучно дожили до нашего времени, говорит об особом характере их отношений с Русью, с которой они веками не воевали, а мирно соседствовали.
Я всегда ловлю себя на том, что выхожу из таких вот краеведческих музеев на улицу и смотрю на все окружающее уже иными глазами. Ну где они, эти современные потомки тех древних лесных обитателей? Еще сто лет назад сторонние наблюдатели безошибочно отличали в Петрозаводске горожан-карелов от горожан-русских. По физиономиям, несмотря на одинаковую одежду.
Сегодня с той же безошибочностью я могу определить на этих улицах только представителей солнечного Кавказа. Что до карел, то они лишь смутно угадываются в некоторых изысканно ясноглазых блондинках и нарочито мордатых мужах. А речь почти повсеместно звучит одна — русская.
Впрочем, на карелах я еще немного задержусь. Через неделю. Ибо испытываю к этому дальнородственному народу не только интерес, но и симпатию.
Андрей Михайлов — землеописатель, автор географической дилогии “К западу от Востока. К востоку от Запада”. Фото автора