(Начало в предыдущих номерах.)
Можно сколько угодно потешаться над китайскими церемониями и удивляться упертой запрограммированности этноса. Но… Сколько таких народов-потешников бесследно канули в вечность на глазах у прагматичных жителей Поднебесной? Так умно ли смотреть на китайцев свысока? Не умнее ли учиться у них жить и выживать? Ведь, как ни верти, ни одна другая цивилизация и государственность, ни одна нация не просуществовали на земле столь длительное время, как Китай и китайцы. Потому-то на Западе издревле присутствовал еще один тренд, ставший особо навязчивым на рубеже последних тысячелетий, — учиться у китайцев. Если не жить, то хотя бы быть. Как они.
Проделки Хуа То
Нужно сказать, что увлечение достижениями китайской культуры, как правило, вырванными из контекста, а от того бессмысленными, стало истинным трендом для простодушных обывателей Запада (и золотой жилой для предприимчивых людей!). Так что иностранцы в рядах «занимающихся ушу» и в самом Пекине хотя и редкость, но не диковинка.
Учиться «жить по-китайски» — это для всяческих «северных варваров» ныне и модно, и экзотично, и интересно, наконец. Тут не поспоришь. И где еще этому учиться, как не в столице, в которой собрано все и отовсюду? Вот и встают гости вместе с простыми китайцами по утрам, едут в парки и покорно пристраиваются взад к занимающимся. Осваивают основы и премудрости.
Единственное исключение — придурковатая американская субкультура, которая и тут пытается не учиться, а учить. Чему? В знаменитом парке у храма Неба я как-то встречал тесный кружок заокеанских миссионеров, которые привычно оскверняли пространство своими бодро-дебильными рэповскими речевками. Можно отдать должное рядовым китайцам. Они, несмотря на природное любопытство, старались побыстрее пройти мимо…
О том, как успешно западный (и отечественный) менеджмент использует всякую экзотичную китайщину (инь-янь, ци, ушу, фэн-шуй и тому подобное), широко известно. И тут вспоминается одна история.
В начале века у нас активно рекламировалось китайское чудо-лекарство ото всяких гипертонических напастей, инсультов и инфарктов под названием «Болюсы Хуато». Так вот, этот самый Хуато (Хуа То) — Хитрец жил еще во II веке и действительно был известным на всю Поднебесную врачом. Но он не только пичкал страждущих сограждан всякими хитрыми пилюлями. Ведь задачи традиционной китайской медицины никогда не ограничивались механическим заживлением болячек. Главной стратегической целью мудреца были традиционные поиски утерянной гармонии между мирами — микро (человеком) и макро (вселенной). А тактической — поддержание и каждодневная корректировка этой гармонии. В том числе путем выполнения специальных упражнений.
Говорят, что именно Хитрецу Хуа То принадлежит один из старейших комплексов китайской оздоровительной гимнастики — «Игры пяти зверей». Пять зверей — это тигр, олень, обезьяна, медведь и птица. А игры — специфические движения, в основе которых лежит подражание характерным па названных представителей животного мира.
Комплекс упражнений Хуа То дошел до нашего времени практически без изменений, и благодаря здоровому юмору Хитреца в сегодняшнем Китае у молодых мужчин есть уникальная возможность, спрятавшись утром за кипарисовым деревом в парке, потешаться над любимой тещей, которая в кругу себе подобных с упоением корчит из себя старую обезьяну.
Мы же вынуждены были ограничиваться проделками наших «хитрецов» от сетевого фармакологического бизнеса, которые умудрялись продавать «Болюсы Хуато» в наших аптеках с тройной накруткой…
Истоки артистизма
Пекин — город артистический. Потому что столица такой виртуозной державы, как Китай, другой быть и не может. Артистизм — это национальная черта, благодаря которой прагматичные китайцы только и могут рассчитывать на успех в условиях тотальной сверхконкуренции сверхнаселенной страны. Неслучайно всякая, даже самая незначительная, безделица, выставленная на продажу, несет в себе дух высокого искусства.
Речь не только о вещах, но и услугах. К примеру, завораживает официант в ресторане: попасть из огромного медного чайника с метрового расстояния струей кипятка точно в чашку клиента (не расплескав ни капли) — это привилегия истинного профессионала! Или те же продавцы-производители воздушных змеев на Тяньаньмэне… Уверяю, что здесь вы не увидите пары абсолютно одинаковых поделок.
Потому-то и выбрать что-либо из традиционных сувениров на вечерних базарчиках бывает подчас очень непросто. Рутинный процесс выбора из-за бесконечного изобилия вариантов обращается в длительный творческий эксцесс. Чтобы глаза не разбежались окончательно, лучше брать первое попавшееся. Тем более что по уровню оно не будет особенно отличаться от всего прочего.
Но это все, так сказать, проявления ремесла, прикладного искусства, которым с давних времен славились по всему миру китайские мастера. Но тут, в Китае, оно мало чем отличается от искусства классического. Так что среди миллионов ремесленников встречаются и настоящие художники.
Настоящего художника можно узнать по бороде и длинным волосам, заплетенным сзади в косицу. Таковых при моем первом появлении в Пекине наблюдалось только двое. Об одном я из ложной скромности умолчу. Вторым был Гуан Жижонг с улицы Бейшанг, что тянется от площади Тяняньмэнь к парку Бэйхай.
Однажды на изломе знойного дня я безвольно брел по этой улице к этому парку, а полуодуревший от жары Гуан сидел в одних трусах на пороге своей некондиционированной мастерской. Мы встретились взглядами и почувствовали родство душ. Прямо как те вечные студенты из иронично-сказочных «лисьих» новелл Пу Сунлина, которыми я зачитывался в те годы. Так мы и познакомились.
Гуан оказался не простым художником, малюющим красками на холсте или оживляющим тушью бумагу. А мастером, создающим театральные маски для знаменитой пекинской оперы.
Нужно сказать, что опера эта весьма отдаленно напоминает произведения Россини или Верди. Так же мало, как огненно-смертельное крошево блюд гуандунской кухни походит на степенное и чопорное меню баварской сосисочной. Другой мир, другая эстетика, другое все. Взять хотя бы голоса, которыми тутошние премьеры чаруют искушенную публику. Если бы такая ария зазвучала вечером на улочке благопристойного среднеевропейского городка, то, даю руку на отсечение, в городской полиции оборвались бы все телефоны!
Актеры в Пекинской опере не пользуются гримом. Он им не нужен. Потому что все лица сокрыты специальными масками (которые и делал мой новый приятель Гуан).
Но маска — это не грим европейских подмостков. Маска несет свою особую семантическую нагрузку. По ней умудренный зритель сразу, не заглядывая в программку, узнает все о том или ином герое. По маске встречают и сразу видят, кто хороший, а кто плохой, кто мужчина, а кто женщина, кто смеется, а кто плачет.
Масками (настоящими и сувенирными) были увешаны все стены в мастерской Гуан Жижонга. Сотня разномастных (разнокалиберных, разноцветных, разноликих, разновеликих, разнополых, разноплеменных) персонажей молчаливо взирала со всех сторон.
Может ли что-либо стать лучшим фоном для неспешной беседы двух истинных художников? Вряд ли. Особенно если учесть, что оба ни слова не понимают на языках друг друга!
Как не свернуть шею
Как и подобает столице самой населенной страны мира, Пекин — средоточие всего лучшего, что только есть в Китае. Здесь, в великом отстойнике мегаполиса, скапливаются самые умные, самые активные, предприимчивые, хитрые, передовые и совершенные представители великого китайского народа. Приезжающие изо всех уголков и закоулков с надеждой и мечтой о наиболее полной реализации своих талантов и достоинств.
Неудивительно, что в Пекине собираются и самые красивые женщины страны, истинный цвет нации, ее украшение и гордость. В многомиллионном городе проживает не менее миллиона красавиц. А это значит, что голова каждого нормально сориентированного путешественника уподобляется вентилятору сразу, как только он выходит из отеля на улицу. Знакомство с повседневной жизнью оборачивается для самых впечатлительных европейцев тяжелым смещением шейных позвонков.
Но хронический подвывих выи — это малая кровь. Я знавал путешественников, которые, побывав «в объятиях китаянок», вернулись на родину с полностью «измененным сознанием». А вернее — с вывихнутыми мозгами. Они только и знали, что доставали всех встречных-поперечных печально-восторженными повествованиями о своих альковных похождениях по массажным салонам, распространяясь о неотвратимости чар тамошних гурий и их врожденном эротическом коварстве, восторгаясь произведениями мастериц некоего эзотерического «искусства брачных покоев».
Признаюсь честно, я во все эти кобельи ереси верую с трудом. Вернее, совсем не верую. Подозреваю, что авторы этих агиографических измышлений изучали Китай по многочисленным книжкам о «китайском сексе», а сам Китай видели из окна туристического автобуса. Если вообще там бывали.
Ну ладно еще затюканные западными ценностями гендерные особи с Запада. Их-то понять и пожалеть можно. Все они очень несчастные люди. Хотя это не наши проблемы. А вот слышать подобные рассказы из уст земляков как-то диковато. Нашим-то на кой ляд отправляться в какое-то вымышленное царство на поиски мифических батерфляек (да простится мне географическое передергивание термина), когда лучшие в мире женщины вызревают под боком, дома, в Алма-Ате?
Разочарования и надежды
Вам кажется, что я противоречу сам себе? Нисколько. Подписываюсь под каждой буквой. Да, китаянки, без сомнения, относятся к красивейшим женщинам планеты. Но вот вопрос о некоей особой сексуальной привлекательности я бы отнес, скорее, к разряду исторических парадоксов. Как вопрос о Великой стене. По крайней мере, та современная китаянка, которая открылась взору в 1990-е годы, оказалась начисто лишенной всяческой сексуальности. По крайней мере, с точки зрения европейски просвещенного (американским кинематографом) ценителя из бывшего СССР. И каждая поездка в Поднебесную лишь укрепляла меня в этом крамольном мнении (или заблуждении, как вам угодно).
Пекин оставался последней надеждой. Увы…
Можно было, конечно, сослаться на погоду и сорокаградусную температуру того августа. В такую жару воспринимать адекватно женские прелести действительно сложновато.
На это могу возразить лишь одно — мужская природа неподвластна даже адскому пеклу! И я действительно с полной самоотдачей крутил по сторонам своей буйной головой, наслаждаясь многочисленными видениями: проходящими, проезжающими, проплывающими мимо. Китаянка, когда она прибавляет к своим естественным достоинствам весь арсенал модного искусства, неотразима. Это выстрел из орудия самого большого калибра. Но выстрел… холостой.
Вовсе не случайно наши «девочки» на панелях китайской столицы стоили в те времена (а речь – о начале века) вдвое дороже, нежели местные. (Если огрублять и опошлять, то 1000 юаней против 500.) Хотя наши фотомодели (настоящие) получали за работу в местной рекламе вдвое, а то и втрое меньше, чем платили за аналогичную китаянкам. В Китае умеют считать деньги. Тут переплачивают только за профессионализм.
Однако я не драматизировал ситуацию, вспоминая, что еще каких-то двадцать лет назад китаянка вообще старалась скрыть свой пол под однообразным полувоенным костюмом. Мне думалось, что расцвет внешний необратимо должен был повлечь за собой расцвет внутренний. По крайней мере, я верил в китайских женщин. Они, несмотря ни на что, казались мне куда симпатичней, чем… китайские мужики.
И вот прошла четверть века. Оказался ли я прав в оптимизме своих прогнозов? Увы, четверть столетия — это ничто лишь для государства, уже прожившего несколько тысячелетий. А для отдельного человека… И восприятие уже не столь живо, да и шея не столь подвижна, как в ту бытность.
Дались вам эти китаянки! Что там, в Пекине, больше смотреть нечего?
(Окончание следует.)
Андрей Михайлов — землеописатель, автор географической дилогии «К западу от Востока. К востоку от Запада». Фото автора