Сердцем нынешнего Пекина считается площадь Тяньаньмэнь. Да что там Пекина — всего Китая! Именно тут каждое утро торжественно поднимается (и каждый вечер спускается) главный государственный флаг КНР, отмеряя своим гордым реянием очередной день огромной страны (живущей, кстати, в едином часовом поясе).
География Небесного спокойствия
Площадь Тяньаньмэнь огромна, хотя осознанию ее размеров сильно мешает постоянная заполненность пространства людьми. Площадь площади лучше всего определяется математически, в сравнении. Например, с нашей Площадью Республики в Алматы. Так вот, наша длина — это тяньаньмэньская ширина. А тяньаньмэньская длина такова, что часто она вообще теряется своей перспективой в городском смоге.
Ворота Тяньаньмэнь (Небесного спокойствия), давшие название площади, во времена Цинской империи разграничивали два «города» — «внешний» и «внутренний». Они служили еще и для обнародования императорских указов и обращений. Хотя существовали с 1417 года, но много раз перестраивались. Однако в отличие от многого утраченного сохранились доселе. После того как 1 октября 1949 года Мао Цзэдун объявил с этих ворот о рождении КНР, они стали государственным символом, официальным знаком республики, изображенным даже на китайском гербе.
До 1912 года площадь Тяньаньмэнь была закрыта для посетителей, а нынешний вид приобрела лишь в социалистическом Китае после расчистки от «лишних» строений.
Южная оконечность площади — ворота Цяньмэнь (Передние). В бытность Цинской империи они венчали стену между маньчжурским и китайским кварталами. Стену снесли в середине XX века, а ворота и предвратная башня остались торчать посередине зеленого газона.
К югу от ворот Цяньмэнь отходит одноименная улица, в обе стороны от которой расползаются колоритные кварталы яркого и живого «китайского города» с его бесчисленными ресторанчиками и магазинчиками, сетью переулков-хутунов и глухими стенами старинных домов.
В восточной части площади — там, где ныне исторические музеи, в начале XX века был «посольский район», оборона которого против осаждающих «боксеров» в период их восстания — одна из интересных страниц в отношении Китая и всего прочего мира.
Утро и вечер
Утром Тяньаньмэнь — во власти паломников, пришедших со всех концов Поднебесной поклониться праху председателя Мао, чей мавзолей («Дом памяти») находится тут же. Если бы обладатели других мавзолеев видели те очереди, которые собираются ежеутренне к их китайскому коллеге, то перевернулись бы в своих саркофагах. Отчего народ так тянется к своему усопшему кормчему, деяния которого небезупречны? Кто-то, несомненно, по чисто идеологическим соображениям. Кто-то — за компанию. Но большинство — от чистого сердца и с чувством глубокой благодарности.
Дело в том, что Мао для китайцев — вовсе не то, что Мао для всех прочих жителей планеты. В том числе и для нас, постсоветских. Понятно, что в долгие годы тупого политического противостояния то, что сами китайцы считали своим «Красным солнцем», другие рассматривали идеологическим пугалом. Но странно, что и позже, развенчивая до состояния полного праха свою собственную историю, мы почему-то не забывали и про китайскую. О чем нас, по большому счету, никто не просил.
Как взглянуть на все происшедшее в прошлом столетии через призму свершений и результатов как на процесс, а не антологию анекдотов? Можно сообразить, что итоги, к которым пришел в результате всех катаклизмов и ломок ХХ века Китай, способны вселять в массы его собственного населения совсем иные настроения и чувства. Так чего бы китайцам ни любить создателя своего нынешнего государства в угоду недругам и недоброжелателям?
Если быть до конца объективным, следует признать, что голоса китайских диссидентов в самом Китае никогда особенно не слышали. Да их тут, честно говоря, особо и не жаждали слышать. И не потому, что нация до сих пор «находится под жестким прессингом коммунистической идеологии». Отнюдь. Скорее потому, что китайцы, быть может, впервые в своей 4-тысячелетней истории пришли к тому, к чему всегда подспудно стремились. Получили возможность созидательно трудиться и обогащаться, не терзаясь при этом проблемами личной безопасности и не терпя от произвола со стороны сильных. Собственно, этим трудом они нынче и занимаются с упоением. А результаты налицо (и на лицах).
Если бы и у нас Перестройка не закончилась развалом всего и вся, то, думается, и к консервированному Ленину на Красную площадь толпа валила бы по-прежнему, и Горбачева не обзывали бы разными позорными для политика прозвищами.
Людная Тяньаньмэнь часто служила ареной социальных и политических потрясений. В 1919 году такое выступление породило общественно-патриотическое движение «4 мая», в апреле 1976-го заставило власти по-иному взглянуть на итог «культурной революции», а в апреле 1989-го усилило государственную бдительность, не позволившую расшатать Китай и направить его по «советскому пути».
Тяньаньмэнь всегда в движении. А потому никогда не знаешь, что увидишь, выйдя в очередной раз на ее необозримый простор. В один из моих приездов площадь оказалась во власти… змеев! Каждый вечер на ней (а вернее — над нею) происходило единственное в мире феерическое представление. Десятки и сотни воздушных змеев всех форм, цветов и раскрасок взмывали ввысь, оживляя хронически мутные пекинские небеса своим чутким трепетом.
Запуск воздушного змея — занятие не такое уж и детское (как думают у нас). В Китае ему самозабвенно предаются и зрелые мужчины, и суровые женщины, и влюбленные парочки, и благовидные седые патриархи. Не остаются в стороне и всякие предприимчивые люди. Здесь, на площади, процветал вечерами такой чисто китайский вид бизнеса, как прокат змея. Плати хозяину, бери, запускай, радуйся.
Нужно ли говорить, что сами змеи в Китае (на их родине) зачастую представляют собой истинные произведения искусства. Огромные бабочки, стрекозы, глазастые фантастические персонажи, обязательные драконы, рыбы, летучие мыши. И совсем уж невероятные конструкции с 30-метровыми хвостами, усами, рогами и связками иероглифов.
Как встретить девушку
Парящие над Площадью Небесного спокойствия змеи неизменно привлекают восторженные взоры зевак. Особенно юного возраста. Более зрелых мужей, однако, не менее прельщали дефилировавшие по площади девушки. Ибо китаянки, одни из самых привлекательных и оригинальных землянок, всегда возбуждали воображение истинных ценителей прекрасного. Вот тут-то однажды золотистым и томным вечером на склоне знойного летнего дня и я встретил девушку.
Встретить девушку в Пекине — вообще-то, дело нехитрое. Для этого необязательно прилагать какие-то сверхусилия. Главное условие — оставаться мужчиной. Понавстречать прелестниц любой формы, содержания и общественно-политических устремлений в одном из самых населенных городов планеты проще, чем постучать заледенелой бутылкой по асфальту (см. номер 38).
Самые покладистые поджидают тебя прямо в отеле. Самые умелые караулят в вестибюлях многочисленных массажных салонов и у дверей косметических кабинетов. Самые жаждущие (чистого и светлого чувства) ждут на улице Санлитун, где всю ночь не умолкал бубнеж 40 национальных баров и где любили коротать время валютоносные иностранные инвесторы и дипломаты.
Что касается самых умных и интеллектуально возвышенных девушек, они (как и подобает пристойным китаянкам) стягиваются к закату солнца на величайшую в мире площадь Тяньаньмэнь.
Тяньаньмэнь вопреки сокровенным мечтаниям борцов за права человека из всяких дальних стран вовсе не стала для китайцев мемориалом мучеников за демократию. Это в первую очередь «бульвар», куда вечерами стекается великое множество разномастного народа. Погулять, посидеть (можно прямо на земле) и поприсутствовать при спуске государственного красного флага, который каждое утро вместе с солнцем гордо взмывает на флагштоке над Тяньаньмэнь, а вечером, на закате (о времени сообщается специально), торжественно опускается и с почестями уносится специальным караулом в Ворота Небесного спокойствия, с фасада которых со знаменитого портрета по-отечески взирает на все происходящее канонизированный Мао Цзедун.
Здесь-то, под ласковым взором Отца нации, и происходило в начале 2000-х ежевечернее действо, которое в двух словах может означать «ловлю интуриста». На живца. Живцом и ловцом (в одном лице) выступает обычно смазливая (или не очень) студенточка одного из местных вузов (как правило, университета), мечтающая о малом. Во-первых, попрактиковаться в вожделенном английском. Во-вторых, осчастливить приезжего совместным романтическим «чифанем» в каком-нибудь фаньгуаньчике (то бишь ресторанчике), масса которых, раззявив двери, зазывала клиентов в полутемном лабиринте переулков-хутунов, окружающих Тяньаньмэнь с юга.
Мне, дабы попасться в сферу очарования сирены Линды, достало нескольких часов пребывания на чужбине. Вот что такое акселерация на практике! В этот вечер я сильно напомнил себе великого Одиссея. Разница между нами состояла лишь в том, что он, прежде чем угодить в расставленные сети нимфы Калипсо, провел в скитаниях 20 лет.
Песнь велорикши
Для того чтобы понять и полюбить Пекин, вовсе недостаточно обойти все памятники, включенные в путеводители (а я по обыкновению изучал его именно так, пользуясь трудами русских путешественников и бумажными «гидами» — эпоха всяких «жипиэсов» и «карт гугл» еще не наступила), и посетить все злачные точки современного города, которые известны и без путеводителей. Сдается мне, что если и есть «душа Пекина», то ее нужно искать как раз в промежутке между древним наследием и современными достижениями. В лабиринте ветхопекинских улочек и переулков-«хутунов», где до сих пор проживает значительная часть коренных горожан и где сохраняется неописуемый аромат (тут «аромат» следует понимать лишь в переносном смысле, но никак не прямо!) старого Китая.
Каждый вечер я нанимал велорикшу (в те времена они еще были вполне доступным видом общественного транспорта, а не дорогим элементом экзотики для туристов, как стало позже), и мы вместе с сиреной Линдой погружались в экзотическую пучину традиционного китайского города. Нужно сказать, что идея погружения в эту пучину именно в темное время суток не только романтична, но и гуманна по отношению к восторженному путешественнику. Потому что при дневном свете вы не увидите тут ничего, кроме узких и кривых улочек, окруженных стенами серого облупленного кирпича да кариесно зияющих старческими провалами дверей, из которых прямо под ноги выливаются помои и вываливается мусор.
Совсем не то ночью. Езда на рикше по ночным хутунам может сравниться по ощущениям с ночным плаванием по каналам Венеции. Темнота дразнит воображение непонятными звуками, крадкими тенями, проскальзывающими мимо обрывками чужих судеб, рыком звереющих в невидимых садах цикад, неожиданным застенным смехом. И еще — явлением безмолвных стариков, сидящих с бамбуковыми веерами на порогах своих жилищ, неугомонностью маленьких китайчат, которые, похоже, в душные летние ночи не засыпают до утра, наигранным азартом уличных игроков, сгрудившихся под лампами у столов с картами, шахматами и домино. Все это равнодушно течет вспять твоему движению, настраивая на встречу с чем-то неожиданным и туманным.
Молодой рикша впереди с чувством нажимает на педали, напевая для себя какой-то бодрый и бравурный шлягер. Не очень новый велоэкипаж уютно поскрипывает и подрызгивает на кочках. Разморенная духотой сирена Линда молчит (весь запас моего английского вычерпан ею до самого сокровенного дна моей памяти) и лишь грациозно (так умеют только китаянки!) работает своим ароматным веером, обдувая не только себя, но и меня, и спину рикшы, и редких прохожих. Если прибавить к нам троим еще и мутную пекинскую луну, круглый диск которой ни на шаг не отстает от нас в небе, то получается очень душевная и гармоничная компания.
(Продолжение следует.)
Фото автора