В Пекине мне довелось бывать неоднократно. Довелось? Посчастливилось! Потому как, извиняюсь за банальщину, китайцев много, а Пекин один. И именно тут собрано все, чем только славен Китай. Потому вряд ли где-то еще можно так полноценно и ненавязчиво постигать эту удивительную страну и ее неуемное население, как тут, в столице. Постигать и удивляться.
О том, чем удивлял меня Пекин, я и собираюсь поведать в своих записках предлагаемого читателю цикла…
Пламя и лед
Помню свой первый приезд в Пекин в августе 2000-го, уже хорошо познакомившись к тому времени с Китаем и китайцами в иных частях Поднебесной. В столице стояла знатная жара!
Подобно тому как античные римляне во время своих «каникул» спешили поскорее убраться из Рима куда-нибудь в благодатные Помпеи, китайские аристократы последней Циньской династии предпочитали проводить лето на севере, в Чэндэ, поближе к родной Маньчжурии. А коммунистические вожди больше обожали классические отпуска у моря где-нибудь в Циндао. Вовсе не случайно и путеводители (которые вообще-то грешат массой неточностей и предвзятостей), и авторитеты (которым положено иметь свою точку зрения) настойчиво, в один голос, не советовали в июле и августе соваться в Пекин.
А я взял, да и сунулся…
Пекин встретил меня стуком. По всему городу слышалась монотонная дробь тысяч погремушек, особенно учащающаяся в местах массового скопления китайских туристов. На площади Тяньаньмэнь, у мавзолея Мао Цзэдуна, в бывшем императорском дворце Гугун, в летней резиденции императрицы Цы-си — парке Ихэюань.
При ближайшем рассмотрении погремушки оказываются пластиковыми бутылками с водой. Вернее — со льдом, в который эта вода была превращена стараниями конкурирующих друг с другом уличных торговцев.
Пить воду со льдом, вообще говоря, не в традиции китайской культуры. Здесь в любое время предпочитали употреблять горячий чай. А точнее — чаи. Число сортов этого популярного в Поднебесной напитка не поддается исчислению. Вода со льдом — вклад западной цивилизации. Зримый успех голливудского агитпропа.
Правда, и тут последнее слово китайцы оставили за собой. Чего у них не отнять, так это умения в короткий срок адаптировать любое достояние человечества под себя и даже довести до стадии абсурда.
Классический пример — классический европейский костюм, в который нация переодевалась в начале 1990-х. Был даже короткий период, когда китайские шопники выгребли подчистую все залежалые произведения наших «большевичек», «первомаек» и «гагаринок». Костюм в один момент стал предметом вожделения, восхищения и гордости каждого уважающего себя китайца.
Однако очень скоро развернутая «передом» к потребителю реформируемая экономика нового Китая и сама освоила производство европейских костюмов всех расцветок, фасонов и марок. Костюм стал таким же обычным видом национальной китайской одежды, как китайский «Адидас» у нашего доброго юношества тех лет. В «тройках» ходили все (кому не полагалось еще более любимой в том Китае униформы): руководители, чиновники, рабочие, крестьяне, интеллигенты, торговцы, грузчики, дворники, золотари и т.д., и т.п. Очень забавно было наблюдать, как чумазые ребята-угольщики в твидовых пиджаках и закатанных до колен брюках (все — «от «Кардена!»), поминутно сплевывая, сидят на корточках на перекрестке в ожидании клиента.
Никогда до того (да и вряд ли когда-нибудь после) и нигде классический костюм не становился такой подлинно демократической и национальной одежкой.
Так и с замороженной водой, которую абсолютно невозможно было пить из-за ее твердого состояния и полной невыкавыриваемости. Но китайцы всегда любили трудности и всегда находили оригинальные пути решения назревших проблем. Оказалось, что для ускорения процесса перехода воды в привычное жидкое состояние нужно взять бутылку и постучать по раскаленному асфальту. Можно и еще проще — бросить ее под ноги и, попинывая, катить перед собой по тротуару. Чем жаждущие новизны массы и занимались с истинно китайским упоением. Утрись, Америка!
Сон в летнюю ночь
Как раз в то время в Китае появилась подлинно всенародная связь. Точнее — всенародная сотовая связь. «Сотка» в Пекине стала признаком пекинца вообще. Не партийного бонзы и не «нового китайца», не юной гламурщицы и не любимого отпрыска состоятельного семейства. А любого желающего. Цены явно не кусались так, как у нас, в Казахстане.
Это был тот же случай глобальной китаизации мировых достижений, что и костюмы, о которых я уже говорил. Сотовый телефон мог болтаться даже на поясе у бомжа, которому и переночевать-то было негде и который мирно спал прямо на обочине тротуара, подстелив под себя прочитанный номер «Жейминь жибао» и подложив под голову пустую бутылку из-под той самой замороженной воды.
Спать в столице КНР не возбранялось там, где сморило. Днем — в подземных переходах, спусках в метро, в проходах разных исторических ворот у бывшего Запретного города, на скамейках парков и в кузовах собственных велогрузовиков. Ночью — еще лучше. Ночью можно найти постель везде, где только не было заметного движения автотранспорта. Например, на главной столичной площади Тяньаньмэнь.
Отель «Парагон», в котором я проживал, находился аккурат напротив центрального пекинского вокзала. Как-то явившись в номер часа в четыре утра (в это короткое время жизнь в городе часа на полтора стихала полностью), я выглянул в окно и увидел, что вся привокзальная площадь покрыта какими-то черными мушками. А всмотревшись попристальнее, понял, что на всем ее пространстве расположились почивать пассажиры, ожидающие своих поездов.
Всуе я возблагодарил Господа за то, что окна отеля не пропускают никаких звуков. Не умею засыпать под чужой храп.
«Большие жары» — не до жиру!
В Пекине держалась 30-градусная температура. Ночью. Днем было за 40. Традиционная природная пыль, городской смог, волны липкой влаги с Желтого моря, палящий зной от раскаленной Гоби — все это перемешивалось тут, над 12-миллионным в те годы мегаполисом, материализуя воздух в нечто вязкое и горячее. Передвигаясь по городу, я буквально осязал, как мое мокрое тело с трудом протискивается через какое-то упругое и горячее силовое поле.
В классическом Китае год делился на 24 сезона. То время, в которое меня угораздило осчастливить себя Пекином, называлось «Большими жарами». Если бы не кондиционеры, которые работали повсюду, то пришлось бы вовсе несладко.
Любовь к кондиционерам — это то же, что и увлечение морозильной водицей. Они работали везде, и они везде были включены на полную мощность. Так что, когда, к примеру, из отеля я выползал на улицу, оптика на фотоаппарате отпотевала в течение получаса.
Когда я замерил как-то температуру в своем номере, оказалось, что она едва достигает 17 градусов. Все попытки отрегулировать комфортность заканчивались одним и тем же — стоило выйти из номера, как чья-то заботливая рука вновь переводила реле реостата в положение крайнего минимума. Меня очень веселила эта трогательная забота персонала обо мне неразумном.
Однако большую часть времени я проводил вне досягания этой заботы. За короткое время мне нужно было выполнить очень солидную программу по знакомству с городом. Потому от знаменитой жары спасался традиционными китайскими орудиями индивидуальной защиты. И первейшее среди них — веер.
В первый же день было куплено черное складное опахало с каллиграфической надписью. Оно и стало тем предметом, который более всего спасал и от духоты, и от пекла (веером как шляпой можно прикрывать от палящих лучей голову), и от назойливости нищих попрошаек (просто закрывая лицо). Прием этот, кстати, также весьма традиционен для страны «китайских церемоний». Именно так, прикрывая лица веерами, чиновники и аристократы, «не замечая», проходили мимо своих знакомых, когда спешили или были не расположены к изнурительным церемониям приветствия.
Что было написано на моем веере? Как-то некстати вспомнился один знакомый любитель иностранных надписей на майках. Пока он ходил у нас, никто не обращал на него внимания. Но стоило ему попасть к носителям языка, как прохода парню не стало. Оказалось, что надпись-то была яркого педерастического содержания. А парень — вполне нормальным.
Иногда китайцы, всматриваясь в иероглифы на моем веере, одобрительно цокали языками. Это вселяло оптимизм и еще более распаляло любопытство — узнать смысл начертанного. Когда я все же нашел переводчика, оказалось, что это стихи какого-то танского классика. Что-то о временах года.
А у меня как-то само собой крутилось в памяти хайку Басе:
«О, ветер со склонов Фудзи!
Принес бы на веере в город тебя
Как драгоценный подарок».
Японская культура многое почерпнула из Китая. В том числе и веера. И обычай подносить ценные дары (а это могло быть не только дорогое украшение, но и несколько поэтических строк) на раскрытом веере.
Вообще же, как и любой другой предмет, столь плотно и долго сопутствующий человеку, веер вобрал в себя массу значений и применений. С его помощью, будучи искушенным, можно было не только незаметно общаться, но и с успехом… обороняться. Веер в качестве холодного оружия особенно гармонично и грациозно смотрится в женских руках.
Существует целое направление в местном боевом искусстве — работа с веером. Очень, кстати, распространенное среди женщин, занимающихся по утрам в парках. И нужно отдать должное китаянкам. Во внутрисемейных отношениях они куда изощреннее и изысканнее наших домохозяек. От наших сильному полу достается все больше скалкой, все больше — по голове. В особо вопиющих случаях — сковородником или утюгом. Что часто разит наповал. Убить подгулявшего благоверного веером… Такого истории наших семей не знавали! А это, согласитесь, стильно.
На зарядку становись!
Кстати, об ушу и т.п. Для того чтобы изучать его в самом сердце Китая, вовсе не нужно преодолевать садистских инициаций, жестоких посвящений и унизительных лет целования ног чванливого учителя. Это все — сюжеты из кино. И достояние прошлого.
В наши дни, чтобы встать на путь (гармонии, здоровья, силы, мастерства единоборца и пр.), достаточно пробудиться пораньше. Чтобы к шести часам утра поспеть в один из парков, выбрать себе группу по душе и пристроиться в задние ряды занимающихся. Уверяю (проверял!), что никто, по крайней мере в первые несколько занятий, не проявит своего любопытства и не задаст лишнего вопроса. Из тайного достояния закрытых узкоклановых систем прошлого в теперешнем Китае ушу (в широком понимании, если брать все явление целиком) трансформировалось в национальную утреннюю гимнастику, этакую общенародную зарядку.
Число комплексов и стилей в этом садово-парковом ушу не поддается исчислению. Сколько групп, столько стилей. Ведь, несмотря на многовековую традицию, систему нельзя считать чем-то окаменелым и догматичным. Это явление очень универсальное, живое и творческое. Его можно сравнить с чудовищного размера деревом, где каждый новый листок при всей схожести с соседними чем-то неуловимо от них отличается. («О, сколько их на полях! И каждый цветет по-своему. Вот высший подвиг цветка…») Ушу — это воплощенная в человека философия. (Отнюдь не мозгокрутая диалектика Гегеля!)
Хотя, если брать простых пекинцев, приходящих по утрам в парки заниматься, они в большинстве своем об этой философии не думают. Для них это лишь ежедневная встряска, своеобразный тест на высокую честь считаться истинным китайцем. Здесь, в парках, все равны и все близки. Это уже после, разъехавшись по своим цехам и кабинетам, институтам и магазинам, эти люди станут тем, чем они являются в повседневной жизни. Рабочий напряжет мышцы, ученый — извилины, а чиновник раздует губы.
И этот момент такой ежедневной консолидации китайского этноса очень показателен. Кстати, другие, неханьские народы Китая, так называемые «нацменьшинства», к таким всенародным утренним занятиям особого интереса не проявляют. Я думаю, что это одно из проявлений той самой генетической «ритуальности» китайцев, интеграционного принципа, на котором неслучайно так настаивали древние мудрецы во главе с Конфуцием.
Впрочем, к этой теме я вернусь в следующий раз…
(Продолжение следует.)
Фото автора