Как я уже говорил ранее, Ладога — своеобразная «хранительница ледниковых традиций» благодаря своему географическому положению в устье, через которое стекает в море вся вода с огромной территории севера Русской равнины, Карелии и даже Урала. Потому же обречена была стать местом встречи разнообразных племен и народов, стекавшихся сюда с противоположных сторон по рекам. Многие исследователи рассматривают этот регион в качестве центра формирования русского народа (в его северном варианте).
(Продолжение. Начало в номере 62.)
Задолго до того как варяги встретились тут со славянами, эти суровые, но благодатные земли обживали лесные финские племена (карела, водь, весь, ижора и т. д.). Лесные жители со своими мировоззрением и системой верований, в которых, быть может, запечатлелись какие-то моменты первобытного отношения автохтонов к жизни на кромке Великого ледника. Отсюда и проистекает емкость местных памятников, в туманной дремучести которых таится множество утраченных отношений и понятий.
Конь-камень — жилище изгнанных духов
Характерен пример ладожского острова Коневец, где располагалась одна из древних языческих святынь — огромный 750-тонный Конь-камень (собрат его, знаменитый Гром-камень, лег вместо постамента под ноги коня Медного всадника в Петербурге). На этом гранитном монолите знаменитые финские волхвы веками приносили жертвы своим темным духам, вившимся над Конь-камнем в виде огромной вороньей стаи. Пока, в самом конце XIV века (времена Куликовской битвы), не появился здесь преподобный Арсений и не прогнал именем нового бога языческих жрецов, а заодно и их старых покровителей, которые, поднявшись с волшебного камня черной стаей, улетели всем скопищем неведомо куда.
Но свято место остается таковым независимо от того, кто и кому на нем молится. На Конь-камне стоит ныне маленькая часовня. А Коневский монастырь, заложенный на острове старцем Арсением, несмотря на свою непростую историю, дожил до наших времен. И вновь разносятся отсюда студеными ветрами колокольные звоны и торжественные песнопения монахов.
Сегодня в возрожденную обитель можно добраться на монастырском боте от Владимирской бухты за полчаса. Коневец, может быть, не столь впечатляет, как Валаамский архипелаг на севере Ладоги, но аура (ощущение намоленности), витающая над лесистым островком, монастырем и скитами, хорошо чувствуется тут людьми даже не особо чувствительными. Может быть, часть притягательности как раз и состоит в том, что православие возникло здесь далеко не на пустом месте.
Гавань летающих тарелок
Интересно, что места эти в какой-то момент оказались в особой чести не только у последователей Христа. За ними внимательно наблюдают нервные адепты странной религии, которая все время пытается выдать себя за науку.
Я говорю о тех, кто называет себя контактером, уфологом, аномальщиком (другие называют их проще — тарелочниками). Эта пестрая публика, озабоченная нашим одиночеством во Вселенной, много раз встречала во Владимирской бухте тихо помешанных братьев по разуму. Ну или, по крайней мере, многочисленные «знаки» их присутствия.
Ясное дело — каждый тарелочник в душе мечтает о контакте. И более всего — о личном контакте. Зачем? Вот вопрос вопросов, который некому задать. Зачем это нужно бледно-зеленым посланцам космического разума? Если они умные, то о чем им, собственно, разговаривать с представителями своеобразной формации встречающих? О тараканах в головах?
Если посмотреть на всю эту патологическую братию пристальнее (у меня была такая возможность, когда однажды из любопытства я забрел на заседание комиссии по аномальным явлениям Русского географического общества в Санкт-Петербурге), то окажется, что это типичные неоязычники, готовые обожествлять окружающее и искать чудесные проявления во всем, что только попадается им на глаза.
От Генисарета до Ладоги
Но вернусь к временам предшествующим. Потому как они хотя и не отмечены вниманием межзвездных разумников к изысканно-плоской Земле, интересны не менее.
По легенде семена веры Христа насаждал в этих местах еще апостол Андрей, занесенный далеко на север своим рьяным миссионерским порывом. Наверное, для Первозванного, простого генисаретского рыбаря, немаловажным было то, что здесь он повстречал таких же сурово-сермяжных мужиков, кормящихся тем, что приносили заброшенные в озерные пучины сети. Вместе со своими ладожскими коллегами первый последователь Христа доплыл до лесистых островов, подивившись уединенной красоте и безлюдию местной природы.
Хотя, повторюсь, все это легенда, сказка. Что, впрочем, не имеет никакого значения для духовной истории человечества. Какая разница, во что верить? В красивую сказку или грубую реальность... А тем более когда речь о таком чуде природы, как Валаамский архипелаг.
Вспоминается любопытное исследование замечательного поэта из Казахстана Евгения Курдакова — одного из самых тонких знатоков русского языка, который под конец своей недлинной жизни занимался анализом древних текстов, мифов, сказок и былин и выстраиванием увлекательной системы, соединяющей вся, все и всех в ранней истории человечества. И соотнесением всех этих фольклорных пережитков детства человечества с действительными событиями и потрясениями, имевшими место в те отдаленные времена.
В одном из фрагментов своего объемного изыскания Курдаков проанализировал маршруты апостола Андрея по Руси и «выяснил», что они совпадают с путями миграции популяции мамонтов, происходившей при закате жизни этих северных слонов. Кстати, в самом имени апостола — Андрей — Евгений Васильевич прочел бытовавшее когда-то имя мамонта, звучавшее как «индрик». «Индрик-зверь», «колыбавший землю», встречается в «Голубиной книге» — одном из самых таинственных текстов, записанных при появлении русской письменности из уст сказителей. Отсюда же проистекает и имя главного ведического бога Индры.
Ей богу, пусть даже во многом все это и заблуждения увлеченного поэта, насколько занимательнее такие поиски значений у корней, нежели пустые фантазии про холодные фантомы!
“Владимир Ильич” чуть выше ватерлинии
Но вернусь к Валааму.
Ибо без него Ладога — все равно, что полноценный обед без второго блюда (о первом я расскажу позже). Поездка на Валаам состоялась у меня в самом начале 1990-х годов в самом конце навигации. И осталась со мной навсегда.
На Валаам я попал благодаря «Владимиру Ильичу». Не человеку, а пароходу. Четырехпалубному речному лайнеру, «сделанному в Германии», который с 1975 года возил счастливых советских туристов по водным просторам российского северо-запада. («Ильич» до сих пор в строю. Теперь, правда, он называется «Санкт-Петербургом»).
Запомнившимся моментом трехдневного круиза было одноместное размещение в трехместной каюте. Она находилась на самой нижней палубе, а иллюминатор едва выглядывал над ватерлинией. Временами, когда штормило, он вовсе скрывался под водой. Никаких других пассажиров на этой палубе вообще-то не замечалось. Впрочем, такие полуподводные плавания на нижних палубах были для меня в те годы весьма привычны и даже приятны. Никто не мешал впитывать ощущения и записывать впечатления. На 360-местном «Ильиче» пребывало человек 60. Тогда мало кто заботился «путешествиями». Людям было не до жиру.
Осенняя Ладога отчаянно штормила и со злостью швыряла в стекла свою буро-зеленую воду. «Полуденник» — южный ветер — весело перепихивался с северным «полуночником». Так что толчея волн, кошмар древних новгородцев и варягов, происходила отчаянная. Из моей каюты шторм выглядел особо впечатляющим, и озерные волны представлялись грозными океанскими валами. На остальных палубах, правда, волнение выглядело не столь драматичным.
Но прежде Ладоги была Нева. Из Ленинграда, только что вновь ставшего Петербургом, отвалили уже по темнякам. Пассажиры после ужина разбрелись в видеозал и танц-бар. А я по обыкновению вылез на палубу. Подышать ветром.
Наш «Ильич» шел не «другим путем», а точно в кильватере «Александра Ульянова» — судна-близнеца, которое маячило огнями несколько впереди. Нева катилась навстречу неодолимой черной массой и была грандиозна. Через нее ведь вытекает вода системы двух огромных озер — Онеги и Ладоги (и целого ожерелья малых вроде Ильменя). Недаром так остро пахнет вода ее тиной, русалками и растаявшим десять тысячелетий назад ледником. Чем далее от Петербурга, тем пустыннее и темнее были берега.
Отстояв на прохваченной ветром палубе до полного промерзания и дождавшись-таки выхода на ладожские просторы мимо темнеющей посредине массы Орешка-Шлиссельбурга, я спустился вниз. И с особой сладостью проспал под яростный стук волн в тонкие борта. Однако уже в семь утра, опасаясь пропустить что-то интересное, вновь вышел на полубак. Вставшее раньше меня солнце осияло розовыми лучами своими оловянную воду Ладоги. А впереди, в туманной мгле, маячили уже берега островов.
Чем ближе мы приближались, тем больше можно было разглядеть на них. Вначале обозначились верхушки деревьев, иззубрив острова, потом появились светлые пятна осенних берез, стал виден пенистый прибой, блеснул на солнце золоченый купол собора. Валаам медленно надвигался своей живописной громадой, пока не заслонил всего горизонта.
Дуля с Валаама
Сказочен и дивен облик Валаамских островов (их в архипелаге около 40). Облик их сотворен докембрийской интрузией, отретушированной четвертичными ледниками. Все они, даже самые мелкие, горбаты и покрыты дремучими лесами, елками, осинами, березами, кленами, бледными ягельниками. Само название хотя и слилось с именем ветхозаветного пророка, изначально несет финский смысл, обозначающий что-то высокое. Однако пахнуло Русью, но Русью самой дремучей, былинной, сказочной, лубочной. И как органичен возникающий совершенно неожиданно посередь этого осеннего буйства крест, поставленный на макушке горы.
Дороги островные особенно живописны поздней осенью. Дороги, проложенные сквозь сырые леса, с серебристыми мхами, через которые тут и там прорываются шляпки последних грибов, с серыми гранитными столбами по сторонам, кое-где обсаженные кленами, желтые листья которых в это время особенно пронзительно контрастируют с фоном мокрых и черных стволов.
Дороги эти таят за каждым своим поворотом неожиданное. Вот — Гефсимания. Этакая уменьшенная модель Палестины посередь лесов северных. С копиями всех реликвий, всеми воспоминаниями о страстях. Не каждому ведь под силу было паломничество к Святым местам в далекую страну. Приходили сюда, а дальше уж переносились воображением.
Так же с лесной дороги (стоянка круизных лайнеров располагалась на противоположном берегу) впервые открылся и сам Спасо-Преображенский монастырь. Зрелище, заставившее замереть. Словно стая лебедей, на которую случайно наткнулся ранее, выйдя из прибрежных зарослей. От первого взгляда стало понятно, от чего дух Валаама равно питал и монашествующую, и творческую братию, приезжавшую сюда в паломничества в былые времена — от Чайковского и Рериха до Шмелева и Зайцева. Шишкин как художник — продукт Валаама. Куинджи, Васильев, Клодт бывали и живали здесь подолгу...
Что говорить об иноках, которые, имея такую подпитку от Вечности, творили отнюдь не только чудеса подвижничества.
«Яблони, вишни простые и шпанские, крыжовник, малина и смородина так плодовиты в монастырских садах, что большего не вправе ожидать и в более благорастворенном климате. Яблок разных сортов, как то: белого налива, антоновских, анисовки, апортовых и других, всего до 60 сортов, в большой урожай бывает до 2000 четвериков. Сливы, вишни, груши и дули на Валааме сами по себе также довольно плодовиты; но фрукты всех этих дерев очень редко вызревают здесь на открытом воздухе.
На монастырских огородах растут разные овощи, которых вполне достаточно на круглый год не только для живущих в обители, но и для раздачи Христа ради бедным окрестным обывателям».
Спасо-преображенская коммуналка
Но в то время, в начале 90-х, на Валааме обреталось всего с десяток монахов. Все остатки былого монастырского величия только что были переданы церкви. Начиналась неспешная реставрация, но в монастыре продолжали жить простые советские люди. Атеисты. Многие из них и родились в этой гигантской коммуналке, где семьи ютились в бывших службах и кельях.
Знаменитая гостиница для паломников долгое время была занята домом престарелых (вначале их тут проживало 1300 человек), но последних из оставшихся свезли на материк. Вместо богадельни тут находились средняя школа, контора музея-заповедника, квартиры сотрудников. Во всех же пригодных монастырских постройках также обитали жители поселка. Там же располагались поссовет, детский сад, аптека и все прочее. В советское время на острове вообще ничего не строили.
Валаамскому монастырю повезло больше, чем многим другим на Руси. Его облик сохранился таким же, как на гравюрах начала XX века. После развала империи он оказался в Финляндии и был возвращен только после войны. Больше всего пострадали две церкви внутри ограды, куда угодили две авиабомбы, сброшенные при осаде архипелага на финнов.
Сохранив худо-бедно прежний вид, монастырь, однако, утратил свой смысл. Все рушилось, все сыпалось, на глазах ветшали фрески в соборе, на глазах растаскивались могильные камни с монастырского кладбища. Таким я застал его в начале 90-х...
(Окончание следует)
Андрей Михайлов — землеописатель, автор географической дилогии “К Западу от Востока. К Востоку от Запада”. Фото автора