Лаос, внутренняя страна Индокитая, появился в международном информпространстве в то время, когда над его джунглями залетали тяжелые американские бомбардировщики — небесные демократизаторы, с помощью которых Штаты попытались поставить заблудшую страну на путь истинной свободы и правильного выбора. Что ж, ковровые бомбометания, после которых остается трехкилометровая полоса остывающей преисподней, — сильный аргумент в руках мудрого педагога! Прожил бы Лаос без такой славы? Думаю, что да.
За мостом дружбы
После того как американцы бесславно закончили свою миссию в Индокитае и по обыкновению решили, что пора «гоухоум», про Лаос стали постепенно забывать. И забыли окончательно, когда развалился Союз и форпосты социализма превратились в заповедные островки, оставшиеся от сгинувшей Атлантиды. Действительно, кому она по большому счету нужна — маленькая и бедная страна, чьи границы не соприкасаются с берегами Мирового океана? Когда вы последний раз читали или слышали о ней из сообщений СМИ? То-то! Лаос бесследно исчез из информационного поля, словно его вообще не было.
Но я рос, когда названия стран-паролей — Куба, Чили, Вьетнам, Камбоджа — находились на слуху постоянно. И Лаос. Тем интереснее было для меня самолично очутиться в этой забытой стране, чтобы самому посмотреть, как живут брошенные всеми индокитайские строители социализма
Лаос — страна у Меконга. Меконгом начинается, вдоль Меконга тянется и Меконгом заканчивается. Река — главный движитель, главная артерия и главный нерв страны. И граница.
Мое проникновение в Лаос (тут я описываю в основном впечатления 2007 года) можно считать традиционным. Из Таиланда по мосту с непритязательным названием Мост Дружбы.
Недолгое оформление визы неторопливыми работниками местной миграционной службы (оживление, как обычно, вызвал невиданный казахстанский паспорт), и вот я качу в растрюханном автобусе по разбитой дороге к столице. Разница с соседним Таиландом, где отличные дороги заполнены хорошими машинами и обстроены добротными домами, бросается в глаза сразу. Отраду, правда, приносит нормальное и привычное правостороннее движение!
По ухабам прыгают пропыленные мотопедисты, а вокруг — под пальмами и манговыми деревьями — непритязательные жилища, полусколоченные-полусплетенные хибарки на курьих лапках. Столица в бесконечной череде тянущихся вдоль дороги деревень распознается не сразу. По облику она — самый заштатный тайский райцентр.
Буддийский социализм или социалистический буддизм?
Самое выдающееся и заметное во Вьентьяне – его буддийские монастыри-ваты. Сейчас, с переменой политической воли местной компартии в сторону послабления, у них время очередного возрождения и оживления.
Как и в соседних Таиланде и Кампучии, в Лаосе исповедуют очень сходную по обрядности индокитайскую ветвь буддизма тхеравады, пришедшую сюда с Цейлона (в отличие от махаянистского Вьетнама, получившего учение через Китай). Ваты Лаоса не подвергались тотальным разрушениям, как в соседней Камбодже, и, преодолев времена запустения, нынче вновь наполняются своей привычной жизнью и изначальным смыслом.
Я так много говорю здесь о буддийских монастырях-ватах не только потому, что они лежали тогда в сфере моих исследовательских интересов. Применительно к Лаосу эти монашеские обители вовсе не то, на что настраивает русскоязычного читателя термин. Они тут вдобавок ко всему еще и островки культуры, впитавшие что-то от социалистических ДК, и центры образования, да не какого-то религиозного, а исключительно светского. Так что крикливые пионеры в красных галстуках ходят вперемешку с монахами в желтых тогах, звонок на перемену сменяется звуком колокола на молитву, а мантры распеваются под аккомпанемент доносящейся из классов зубрежки. Но школа тем не менее отделена от церкви. Хотя и находится на ее территории.
При этом грань, отделяющая монастырь от школы, весьма условна. По древнему обычаю каждый мужчина в молодости должен какое-то время пожить в монастыре в качестве послушника. Приобщиться к основам учения. Так что любой пионер на каникулах может стать монахом.
Потому монастыри могут напомнить стороннему наблюдателю... пионерские лагеря. По крайней мере, когда я присутствовал при утренних трапезах монахов, у меня в голове крутилась именно такая ассоциация. В глубине храма трапезничали монахи, а в передней части — молодые обритые мальчишки в монашеских одеждах, перед которыми суетилось несколько мамаш, принесших домашнюю еду для любимых отпрысков.
Ни дать ни взять родительский день в лагере «Свет Будды»!
Монастырские истины
Здешние монахи, в отличие от тайских или кхмерских, очень жизнерадостны и общительны. И не избалованы посетителями. Наблюдая за ними, я всегда припоминал о местных попытках соединения буддизма и коммунизма. То, чего не удалось сделать волевыми методами в эпоху классического социализма, похоже, получается само собой в нынешние ненавязчивые времена. По крайней мере, у многих молодых монахов легко читается их комсомольское прошлое (черта вообще-то плохо скрываемая).
Потому в монастырях Лаоса всегда есть с кем поговорить — не только по-лаосски, но и по-английски, а если повезет, то и по-русски.
— Вы откуда?
— Из Казахстана.
— Пакистана?..
— Ка-зак-стан... Ну, Россия... Советский Союз! Совьет Юнион!
— А-а-а, Раша... А Пакистан?
— Пакистан — Западная Индия.
— О-о-о...
— А ты давно в вате?
— Четыре года.
— И сколько вас в этом монастыре?
— Четырнадцать... Нет, двадцать четыре человека.
Ну и так далее. Впрочем, это на бумаге так гладко. На деле же — встретились в вате Тен два знатока английской речи — лаосский монах и русский странствователь. И поговорили. По душам.
А в вате Симыанг, посвященном святой Нанг Си, покровительнице лаосской столицы (эта экзальтированная особа, будучи к тому же беременной, бросилась в котлован строящегося храма), ко мне подсел пенсионер — ветеран местной компартии. Старик, конечно, сожалел о прошедших временах. И его подслеповатые глаза странно сверкали при воспоминании о том, как он в составе какой-то делегации ездил во Вьетнам, на Кубу и к нам, в Союз.
— Москва понравилась? — О-о-о! Конечно.
— А что особенно? Мутные глаза старого лаосского коммуниста вдруг ярко залучились.
— Женщины. Какие там женщины!..
Связующие нити
Зато в следующем монастыре мне повстречался ответственный работник местного Минсельхоза, который в далеком 1982-м окончил Белорусский СХИ в Минске. А в 1990-м успел съездить в Союз еще раз — повысить квалификацию.
Не знаю, чему белорусы научили его в плане возделывания риса, но по-русски он до сих пор изъясняется бойко. Как и его сестра, которая очутилась тут же и тоже когда-то училась в СССР.
Сельское хозяйство — важнейшая сфера небогатой возможностями аграрной страны. Наряду с традиционным рисом в последние годы тут начали выращивать такие культовые культуры, как табак и кофе. На последний сделана определенная ставка, и если эксперимент удастся, то мы еще встретим на наших прилавках пакетики с лаосским кофе. В магазинчиках Вьентьяна он уже вытеснил «Нескафе» и «Чибо».
В этот день вся семья собралась на поминки к фамильным ступам -чеди, которые выстроились здесь, у стен бота (главного храма) монастыря Онгтэ. День поминовения приурочен к заканчивающемуся новогоднему празднику Пимай (тот самый, с обливаниями, широко отмечаемый во всех буддийских странах Индокитая).
На лаосских поминках вода тоже играет немаловажную роль. Через наполненную чашу вначале устанавливается связь живых с миром мертвых, а после живые кропят ею друг друга, памятник-чеди и окрестные деревья. Очерчивая, таким образом, тот невероятный буддийский космос, в котором незримой нитью соединены и боги, и люди, и растения — и сущие, и усопшие.
Сама эта связующая нить в монастырских обрядах отнюдь не фигуральна. Она передает энергетику кумира через монахов прихожанам. Перенося таким образом внутреннюю силу иконы, трансформированную посредниками, простым смертным. В данном случае нить была протянута от чеди с прахом предков — все через тех же монахов — к потомкам, которых собралось человек двадцать.
Такое единение с потусторонним очень характерно для Азии вообще и для Лаоса в частности. Азия — айсберг, большая часть которого до сих пор сокрыта в таких страшных пучинах времени, что дух захватывает. И чем больше познаешь видимую часть, тем сильнее проникаешься величием и величиной той невидимой части, лежащей за пределами рационального, за гранью разумения. Связь с оккультным и давно минувшим на Востоке до сих пор жива, весь он пронизан спиритуалистическим духом и именно этим отличается от всего остального мира, продавшего душу рационализму, нигилизму и атеизму.
Во многих монастырях Вьентьяна главные святыни — обожженные фрагменты того, что осталось от тайских погромов XIX века. При этом сами тайцы крайне уважительно относятся к буддизму, монахам и монастырям. Своим монастырям. То же самое можно сказать и про Бирму. Однако, как памятник бирманского варварства, в Таиланде до сих пор сохранились руины дворцов и монастырей старой столицы — великолепной Аютии. Так и сами лао, когда были в силах, вторгались в Таиланд и не жалели тамошних святынь.
Еще непонятнее все это на фоне того, что в мирные времена паломники отправляются в соседние страны для поклонения знаменитым религиозным памятникам и посещения монастырей. Все это непонятно, если смотреть с точки зрения западного рационального гуманизма. Однако многое встанет на место, если взглянуть глазами человека, воспитанного в местных традициях, в которых мистические устои и законы магии до сих пор сплетены воедино со светскими законами. Согласно этим воззрениям, сила государства во многом определяется вовсе не успехами экономики или богатствами недр. А положительной энергией, накапливаемой в храмах и особенно — в статуях Будды.
Потому-то главной целью любого местного агрессора считались не просто грабеж и захват, а именно лишение супостата его магической мощи. Для чего и разрушались монастыри, осквернялись святыни и увозились наиболее «сильные» статуи. Так было, например, со знаменитым Изумрудным Буддой — главной духовной ценностью Таиланда, которая некоторое время «хранилась» в Лаосе.
Если кто-то думает, что все осталось в прошлом, он сильно ошибается. После Азиатского финансового кризиса в странах ЮВА развернулись глобальная реконструкция и строительство... монастырей и храмов. Потому как причину экономического потрясения местные корифеи усмотрели в недостаточном
Новая история: что осталось от французов
В монастыре Пхракео монахи не живут. Ват до сих пор находится в ведении Минкультуры, тут располагается Музей религиозного искусства, в который собрали все, что попалось на глаза. От расплюснутой каменной черепахи с табличкой «не садиться» и мегалитического сосуда из Долины кувшинов до многочисленных канонических изображений Просветленного всех размеров и видов. Ну, в общем, ничего такого особенного.
Потому мое внимание как-то сразу переключается на самое яркое пятно — заметную европеянку. Тем более что в ранний утренний час нас тут и есть всего-то двое посетителей. Валери — из Франции, из самого города Парижа. Сюда приехала, чтобы посмотреть места, где жили и процветали ее предки — дед Валери был французским колониальным чиновником. Парижанка расстраивалась, что местные совсем забыли французский язык, но при этом сохранили свою неприязнь к Франции и французам.
Французское владычество над Лаосом (название страны, кстати, появилось благодаря тому, что захватчики объединили несколько местных королевств в одну территорию) вряд ли было очень обременительным. Колонизаторы владели бедной страной скорее не из экономических интересов, а более по соображению престижа — в вечном соперничестве с Британией необходимо было постоянно поддерживать реноме великой колониальной империи. Не случайно в оные времена в Лаосе проживало всего несколько сот французских чиновников-колонизаторов. В основном же администрация набиралась из вьетнамцев, а экономикой по старинной индокитайской традиции владели китайцы. Однако не все и не всегда было гладким во взаимоотношениях местных и пришлых — в памяти лао сохранились именно эти негативные воспоминания.
Нужно сказать, что вообще-то от французов тут осталось немного — малочисленные памятники колониальной архитектуры, дорога из Вьентьяна в Луанпхабанг и... странная любовь лао к французским винам. В столице Лаоса, где крупной торговли практически нет, есть, однако, несколько фирменных магазинчиков, торгующих винами французских марок.
А еще о французах напоминает огромная триумфальная арка Патусай, нелепо возвышающаяся над малоэтажным городом. Она поставлена в память лаосцев, павших в боях против колонизаторов за независимость Лаоса. Но говорят, что построена арка при поддержке и на деньги... самих французов. (Мне как-то сразу приходит на ум семантически подобное сооружение — Александрийский столп на Дворцовой площади, тоже поставленный в память изгнания французов и тоже французом Огюстом Монферраном. Такова уж специфика их патриотизма.)
Но бог с ними, французами. Где их не мелькало? На их суетном фоне мне очень понравились местные. Лао — люди степенные, еще не растерявшие социалистической человечности, жизнерадостные и отзывчивые. В бедной стране, на удивление, почти нет нищих, никто не валяется полутрупом на улицах (как в соседнем Таиланде). А сама атмосфера более здоровая и... деревенская.
И работают тут без надрыва — себя не гробя. Обед и послеобеденный отдых — священное время в жизни местного населения. Потому экономику Лаоса все больше прибирают к рукам энергичные и практичные китайцы.
Лучшее время во Вьентьяне — вечер. Стремительный тропический закат, бархатистые сумерки и пряная тьма наступающей ночи. В эти часы городская жизнь перемещается на набережную Меконга, вдоль которой зажигают свои огни десятки вечерних харчевен и ресторанов. Дух от готовки яств смешивается с запахом расцветающих ночных цветов, свежим ароматом речной воды и затухающим выхлопом вьентьянского мототранспорта. В этой атмосфере легко можно раствориться без остатка...
Андрей Михайлов - землеописатель, автор географической дилогии “К западу от Востока. К востоку от Запада”