Рубену Суреновичу Андриасяну 31 октября исполнилось бы 85 лет. Почти 40 лет он был художественным руководителем Русского театра драмы имени М. Лермонтова. Жизненный путь Мастера оборвался в мае прошлого года в Америке, где режиссер, уже будучи на пенсии, находился на лечении в кругу родных и близких. Там же он обрел свой последний приют...
О том, каким замечательным режиссером был Андриасян, мы можем судить по его знаковым постановкам «Тифлисские свадьбы», «Дом», «Поминальная молитва», «Эзоп», «Все в саду», «Иванов», «Вишневый сад», «Чайка», «Джут»... А каким человеком он был? Сложным, ироничным, порой жестким и принципиальным, но, несомненно, благородным и мудрым. С потрясающим чувством юмора. Он умел держать дистанцию, но те, кто его действительно любил, называли его за глаза Рубиком. Театр был для Андриасяна тем самым кубиком, который он на протяжении четырех десятилетий собирал «любовно, неутомимо, по крупице, по капле, по блестке...» И теперь, когда этот кубик уже не в руках Мастера, он продолжает сверкать яркими гранями.
Еще Рубен Суренович был ходячей энциклопедией непридуманных анекдотов. Сегодня его любимые артисты рассказывают свои трогательные и смешные истории, так или иначе связанные с ним.
Анастасия Темкина:
«Как я стала сценической дочерью своего родного папы»
— Профессию, которую я выбрала на всю оставшуюся жизнь, подарили мне два человека. Два талантливейших профессионала, которые в жизни были очень близкими друзьями. Первый, Лев Александрович Темкин, вложил в меня актерские гены. Второй, Рубен Суренович Андриасян, развил их и превратил в счастливую сценическую судьбу.
В пьесе Григория Горина «Поминальная молитва» у главного персонажа Тевье-молочника пять дочерей. Под номерами 4 и 5 числились две самые маленькие дочки, которые на сцене заявлялись исключительно ради красоты и обаятельной детской суматохи. Но когда тебе 11 лет, то особой разницы в понятиях «центральная роль» и «третьестепенная роль» ты не ощущаешь. Ты слышишь главное: требуется актриса на роль дочери Тевье-молочника. Когда папа мне это сказал, я начала скакать по всем стенам и потолкам от внезапно обрушившегося счастья. «Подожди, — остановил меня он. — Я за тебя ничего просить не буду. Если хочешь, звони и спрашивай сама». Руки опустились, ноги онемели. Рубена Суреновича я боялась больше всех на свете. Уж очень строгим казался мне этот смуглый человек с низким бархатным голосом и пристальным взглядом. И папа это знал.
Речь свою я придумывала долго и сосредоточенно. В пустой квартире под оглушительное тиканье часов 11-летняя Настя Темкина разрывалась между страхом самостоятельного взрослого поступка и желанием выйти на настоящую сцену в настоящем спектакле. Это сейчас я уже понимаю, что разговор у папы с Андриасяном был примерно такой: «Ну что, Лева, Наська твоя сможет побегать в массовке?» — «Да сможет, конечно». — «Ну приводи тогда. Я Каринку свою приведу, пусть работают». Но как важен был для папы этот воспитательный момент!
Итак, дрожащими руками открыла я синюю записную книжку на букве «А». Пути назад не было.
— Да! — ответил низкий бархатный голос на том конце провода.
— Здравствуйте, Рубен Суренович. Это вас беспокоит Настя Темкина. Мне сказали (такая хитро продуманная формулировка, будто не от папы я узнала, а просто в курсе), что вам нужна актриса на роль младшей дочери. Если можно, вы могли бы эту роль дать мне?
На том конце провода повисла пауза. Думаю, Рубен Суренович прилагал все силы, чтобы не рассмеяться. Одиннадцатилетний голос предательски дрожал, но мысль свою я закончила: «Я очень хочу сыграть на сцене!». И со всей серьезностью, на которую способен режиссер, принимающий творческую заявку, Рубен Суренович ответил: «Хорошо, Анастасия Львовна, я рассмотрю вашу кандидатуру». Слова прощания я промямлила уже в полуобмороке от волнения.
Когда меня вызвали на первую репетицию вместе с большими взрослыми актерами, я пришла в малый зал в своем школьном костюмчике с идеально выглаженным пионерским галстуком и отчаянно встала прямо напротив режиссерского стола впереди всех. Рубен Суренович поднял глаза с этими своими искорками смеха и спросил: «Анастасия Львовна, вы будете репетировать в галстуке?». «Да, я же со второй смены, мне потом сразу в школу». Режиссер улыбнулся и обратился уже ко всем присутствующим: «Начнем спектакль с реплики «Дочь у Тевье была пионеркой». Вот так, под веселый смех моих будущих коллег, с которыми сцена связала меня на всю оставшуюся жизнь, я четко усвоила простую истину: на сцену можно попасть только тогда, когда ни родители, ни советчики-друзья, а ты сам очень-очень сильно этого хочешь!
Сергей Погосян:
«В театре меня считали внебрачным сыном Андриасяна»
— Примерно через неделю после того, как я устроился в театр, меня на вахте остановила милая бабулечка, сидящая за стеклом. Поманила пальцем и спросила: «А правда, что вы сын Рубена Суреновича?». В голове сразу промелькнуло много мыслей, но в ответ я произнес почему-то фразу: «А откуда вы узнали?». И прочитал в ее глазах торжество: «Я так и знала!». Она и ответила мне на голубом глазу: «Ну как же, у вас одна фамилия. Вы — Погосян, а он – Андриасян. К тому же у вас отчество на букву «Р». Да, думаю, святая простота... А может быть, все-таки розыгрыш? В общем, я ей сказал: «Только вы никому об этом не говорите. Эту тайну знают только три человека: папа, я, а теперь и вы». Бабушка поклялась, что она — могила.
Через четыре дня меня вызвал Рубен Суренович. С порога воскликнул: «Ты офонарел?!». А поскольку я всегда был в чем-то виноват, то кивнул, но все-таки решил уточнить, что же случилось на этот раз. «Какого черта ты всем врешь, что ты мой сын?!» — воскликнул Андриасян. «Да что вы, Мастер! Я же просто пошутил», — развел я руками, на что Рубен Суренович обозвал меня идиотом. Мол, весь театр уже говорит, что у Андриасяна есть внебрачный сын. В этот момент в кабинет стали заходить люди. Ситуация вроде понятная: худрук грозит пальцем молодому артисту, и со стороны это выглядит так, будто отец отчитывает сына. Я подумал, что ситуацию надо довести до абсурда, и со словами: «Ну все, пап, вечером зайду» вышел из кабинета.
Ирина Лебсак:
«Благодаря Андриасяну я несколько сезонов была почетной «топлесиськой» театра»
— На протяжении 37 лет я чувствовала на своей голове руку Мастера. Как птицы ставят на крыло своих птенцов, так и Рубен Суренович, расправив мне крылья, дал возможность полететь. И страховал все время, на каждом вираже, опасаясь, что я могу где-нибудь шмякнуться.
Расскажу об одном удивительном для нашего театра спектакле, поскольку эти воспоминания конкретно связаны с Рубеном Суреновичем. Спектакль «Феликс» спас меня в прямом смысле этого слова. Я лежала дома после очень серьезной полостной операции. Предстояла длительная реабилитация. Как физическая, так и моральная. Жить не хотелось от боли и отчаяния. И в тот момент, когда мне казалось, что это самое дно, позвонили из театра и сообщили, что я получила распределение в спектакле по пьесе Эдуарда Медведкина. Откуда что берется? Слезы высохли, спина распрямилась. Я, туго перевязав разрезанный живот детской пеленкой (такое раньше было утягивающее белье), помчалась в театр.
Работалось легко, увлеченно. Пьеса никак не вписывалась в каноны академического театра, но Рубен Суренович — уже сам по себе гарантия того, что на щекотливые темы можно и нужно говорить с достоинством, не пошло.
Мне в этом спектакле досталась роль прост... Девушки с низкой социальной ответственностью. Мне уже приходилось щеголять чреслами в спектакле «Мастер и Маргарита». А тут мой рабочий «костюм» представлял собой плавки, которые именовались в то время нечасто встречающимся словом «стринги». Я тогда для себя открыла еще одно новомодное слово — «топлес». И на несколько театральных сезонов стала почетной «топлесиськой» театра. Надо сказать, что «костюм» у меня был прекрасный! Оценивать его пришли режиссер Андриасян, артист Балаев, игравший главную роль, и директор Довгопол. Режиссер и артист остались довольны импортным бельем и мною в этом белье. Только директор театра сокрушался, что за трусы без ж...ы надо заплатить аж 70 долларов!
Спектакль имел невероятный успех! Когда журналисты «пытали» Рубена Суреновича, как он не побоялся на сцену академического театра выпустить полуголую артистку, его ответ был лаконичен и убедителен настолько, что ни у кого больше не возникло желания муссировать эту тему. За дословность не ручаюсь, но смысл донесу: «Если бы она была врачом, то ее костюмом был бы медицинский халат. Если бы шпалоукладчицей, то оранжевый жилет. А у героини древняя профессия. Следовательно, и наряд соответственный».
Но не всем пришелся ко двору наш спектакль. Группа женщин с высокой социальной ответственностью подала на театр в суд. Мол, в академическом театре аморалка, попрали классические традиции театра. И тому подобный гундеж.
Благодаря судебной тяжбе зритель повалил на спектакль с новой силой. Лучшей рекламы и желать не стоило! Испортить хорошим спектаклем, вскрывающим гнойный фурункул времени, нельзя. Не там рыли моралистки, ох, не там.
Эта история имела продолжение на даче Андриасяна. Дачный сторож, не рассчитав свои взаимоотношения с Бахусом, упал в арык и решил там переночевать. Рубен Суренович увидел, что человек может замерзнуть, и стал его доставать оттуда. И когда бедолага открыл глаза, то смог вымолвить только: «Андриасян... Феликс...
Видел». Рубен Суренович, рассказывая потом эту историю, с присущим ему юмором заметил, что теперь точно знает, что такое слава!
Виталий Багрянцев:
«Прежде чем выстрелит ружье, нужно побегать»
— Нельзя научить, можно научиться». Эту фразу я впервые услышал из уст Рубена Суреновича еще в пору студенчества. Не помню, на каком курсе... Когда дело дошло до монологов, мне достался персонаж, который в конце своего рассказа должен достать ружье, нажать на курок и лишить себя жизни. Я захватил из дома игрушечное ружье и предстал пред светлы очи Мастера. Начинаю читать, останавливаюсь посередине монолога и спрашиваю: «Рубен Суренович, а можно я снова начну?». Он смотрит с выразительным удивлением, но разрешает. Начинаю заново, опять останавливаюсь и говорю: «Рубен Суренович, я как-то не верю сам себе. Можно я снова начну?». У Мастера уже глаза как блюдца: «Ну давай, Багрянцев, попробуй еще раз». Начинаю читать, дохожу почти до финала, и... «Рубен Суренович, я понял, почему у меня не получается. Может, из-за того, что ружье не настоящее?» «Да нет, — задумчиво отвечает мастер. — Тут дело не в ружье». «Ну вы же сами понимаете, что какая-то неправда? Можно еще раз?». Ребята с интересом наблюдают, чем закончится эта история. Начинаю читать, опять останавливаюсь. И Мастер «припечатывает»: «Значит, так, Багрянцев, за самоконтроль тебе пять, за исполнение — два». Я в ужасе. Все пропало, такой позор... На следующий день вновь читаю свой монолог перед ним. Опять с ружьем. И опять «затык» — ну не верю я себе! «Так, — останавливает меня жестом Рубен Суренович. — Положи ружье. А ну-ка давай два круга по институту». Спрашиваю: «В смысле?!» «В прямом, —отвечает. — Взял и побежал». Делать нечего, бегу два круга. Забегаю в аудиторию. Мастер с порога кричит: «Начинай! Говори!». Я пытаюсь, но так запыхался, что ничего не выходит. «Вот видишь, какая штука, — говорит Андриасян. — Теперь ты понимаешь, что должен чувствовать человек перед тем, как свести счеты с жизнью?». То есть Рубен Суренович таким образом помог мне понять, что у каждого поступка есть пре
Ирина Кельблер:
«Две мои первые беременности принимал Рубен Суренович»
— Я пришла в театр и сразу получила роль мечты Корделии в спектакле «Король Лир», который ставил Андриасян. Артистка, которая играла эту роль до меня, ушла в декрет. Гдето на третьей репетиции я узнаю, что мне скоро придется идти вслед за ней. Я в панике звоню своему преподавателю Ларисе Осиповой. У нее тоже шок... Когда наутро мы вошли в кабинет художественного руководителя, она уже знала, что делать. Не давая никому слово вставить, Лариса Александровна скороговоркой выпалила: «Я уже все подсчитала. Одна уходит в декрет, другая через месяц возвращается. И вообще ее нельзя менять!». Дальше был монолог минут на десять о том, какая я замечательная и талантливая. Рубен Суренович тоже разволновался. Все пытался прикурить сигарету, но я понимала, что он очень удивлен. Когда Лариса Александровна, наконец, закончила свою тираду, худрук задал единственный вопрос: «Ося, я не понимаю, ты собираешься рожать или она?». И тут же добавил: «Ты неправильно подсчитала. Одна уходит, другая тут же возвращается. И никаких отмен спектаклей!». Надо сказать, что моя старшая дочь, тогда еще эмбрион, восприняла слова Андриасяна как призыв к действию. Она настолько не портила мою фигуру, что этот спектакль я играла до восьми месяцев. А когда живот уже ничем нельзя было скрыть, пришла к Рубену Суреновичу и сказала: «Теперь уже всем понятно, почему король выгнал свою дочь». Андриасян тут же позвонил моей предшественнице, спросил, отошла ли она от родов. Потом посмотрел на меня с прищуром и произнес: «Ну вот, Иришка, сегодня мы грех плащом прикроем, а завтра вновь выйдет невинная».
Забеременев второй раз, я уже сама пошла к Андриасяну и все подсчитала. Он был первым, кто мне позвонил, когда родилась Есения, с вопросом: «Кто?». Узнав, что девочка, он произнес слова, которые я запомнила на всю жизнь: «Когда у меня родилась вторая дочь, жена из роддома написала мне записку «Сегодня на свет появилась еще одна женщина, которая безумно тебя любит».
Рубайка от Андриасяна
Отдыхаем с женой в Карловых Варах. Гуляем по променаду. Подходит женщина лет 40. Страшно смущается: «Извините, мы тут с подругами поспорили... Вы это... Ну, в общем... Вы Лермонтов?!»