В Национальном русском театре драмы имени Лермонтова очередная премьера — 13 октября на суд зрителя будет вынесена комедия Уильяма Шекспира «Укрощение строптивой». Спектакль примечателен тем, что к работе над пьесой был привлечен известный казахстанский художник Вячеслав Люй-ко.
Замахиваться на «Вильяма нашего Шекспира» для театра имени Лермонтова как-то привычно. В 2015 году грузинский режиссер и педагог Гиорги Маргвелашвили поставил в «русской драме» свою версию трагедии «Ромео и Джульетта» с упором на зрителей подросткового и юношеского возраста. В спектакле были лихо переставлены акценты, и всемирный гимн великой любви всех времен и народов трансформировался в ужасающую историю о нелюбви и равнодушии. В следующем сезоне спектакль получил Гран-при и победил в нескольких номинациях на международном фестивале «Свидание на Театральной» в Рязани. А еще через пару лет режиссер из Армении Карен Нерсисян представил яркий костюмный спектакль «Много шума из ничего». Шума действительно было много...
Теперь укротить строптивую Катарину вызвался молодой режиссер Роман Жуков. Любопытно, что в соавторы он привлек мэтра отечественной живописи и графики, автора многих персональных выставок в Казахстане и за рубежом Вячеслава Люйко. Много лет назад он уже работал в «Лермонтовке» декоратором, и теперь мы поговорили с художником о том, почему он не прислушался к истине, сформулированной Геннадием Шпаликовым: «Никогда не возвращайся в прежние места».
— Вячеслав, вы ушли из этого театра много лет назад и вернулись только сейчас. Почему такая долгая пауза в отношениях?
— Вернулся-то я в новом качестве художника-постановщика (улыбается) по приглашению директора театра Юрия Якушева. А попал в театр в свое время как подмастерье: постигал кухню декораторского искусства — весь в краске, анилиновых красителях... Это было в прошлом веке, когда все делалось исключительно вручную. Художником-постановщиком мне тоже довелось поработать, но в камерных театрах — «Бенефис», немецкий театр, где мы ставили пьесу с Кузболом Каримбаевым, театр наций... А теперь приглашение в такой масштабный коллектив, как театр имени Лермонтова, для меня некое испытание. За репетиционный период я прошел хорошую школу и теперь жду выхода спектакля, словно это серьезный экзамен.
— Вы почувствовали разницу в атмосфере того театра, каким «Лермонтовка» была в 80-е — 90-е, и нынешнего?
— Тогда все были молоды,иявтомчисле.Я помню нынешнего директора молодым актером. И его жену — юную, хрупкую Ирину Лебсак, теперь она прима... Меня потрясло, что многие работники цехов работают и поныне — и они вспомнили меня! Но, знаете, изменился лишь возраст наших тел, а прекрасная атмосфера театра сохранилась. Как и традиции настоящего классического театра.
— Я могу ошибаться, но ваше отношение к театру русской драмы как к чему-то застывшему, статичному, традиционному переломил спектакль «Снегурочка. Не сказка» Полины Неведомской. Что вас в этой постановке удивило и заинтересовало больше всего?
— Не только «Снегурочка» пробудила новую волну интереса, до этого я посмотрел спектакль «Наш класс» по Слободзянику и даже написал в своем «Фейсбуке», что на него нужно в обязательном порядке водить школьников, а учителей так просто привязывать ремнями к креслам, чтобы смотрели и думали над своей жизнью. Не то чтобы мне были неинтересны все эти процессы трансформации... Понимаете, я — художник, погружен в свою работу и редко выползаю из своей пещеры. Но в этом есть и огромный минус — ты замыкаешься в себе и становишься этаким отшельником. А теперь представилась счастливая возможность увидеть волшебство зарождения спектакля по другую сторону сцены и даже в нем поучаствовать. И это, безусловно, поможет мне в моих занятиях станковой живописью и станковой графикой.
— В чем заключается специфика работы сценографа? Вы — признанный независимый автор, имеете в голове миллион разнообразных сюжетов. Словом, сам себе хозяин. А тут вам говорят что-то вроде: сделай, батенька, макет на заказ в соответствии с чужой режиссерской задачей. Вам было сложно переключиться со своего привычного ритма на работу по найму?
— Очень сложно. Я пережил миллион сомнений и теперь точно могу сказать, что один бы не справился. Но я так устроен, что берусь за все, что мне предлагают судьба, Господь Бог, Вселенная и так далее. Нельзя отказываться от даров.
— Вы наверняка перечитали пьесу Шекспира, прежде чем приступить к созданию эскизов. Мне представляется, что «Укрощение строптивой» сильно проигрывает тому же «Гамлету», «Ромео и Джульетте» и уж тем более остросоциальному «Королю Лиру»...
— Я не считаю, что «Укрощение строптивой» проигрывает тем пьесам, которые вы перечислили. Это же вечная тема противостояния полов, а по сути история о любви. Могут меняться тренды, но любовь никуда не исчезает и движет нашим грешным миром. И всегда она сопровождается вечной дуэлью тореадора и быка (кто какую позицию займет), непрекращающимся спором между мужчиной и женщиной. И у нее только два завершения — либо эти двое останутся вместе, либо каждый пойдет своей дорогой. Сейчас и режиссер, и я понимаем, что многое можно было придумать и реа
лизовать иначе — это тоже бесконечный спор между художниками, в то время как третейским судьей все равно остается зритель.
— Почему вы взялись еще и за создание костюмов к спектаклю? Это способ проявить свою безудержную фантазию или вами двигали какието другие амбиции?
— Честно нужно отвечать? (Улыбается.) Это была данность, меня просто спросили: «А не замахнуться ли тебе еще и на это?». Предложение было неожиданным, но, во-первых, в процессе меня это очень увлекло, а во-вторых, мне помогали. В первую очередь главный художник по костюмам Любовь Возженикова. Весь пошивочный цех за меня болел, а в работе над сценографией помогали и столярный, и бутафорский цеха. Поэтому я не считаю себя единоличным художником по костюмам — это коллективная благодарная работа единомышленников.
— Как вам работалось с режиссером Романом Жуковым? Возникали ли творческие разногласия?
— Мы с Ромой сразу нашли общий язык на уровне интуиции и импровизации. Процесс-то творческий, очень трудно запрограммировать конечный результат. Поэтому я полностью соответствовал своему режиссеру, который меня просил что-то придумать, изменить, откорректировать.
— Как часто вы привносили свои идеи, которые режиссер впоследствии заимствовал?
— Иногда это были очень наглые, с моей точки зрения, предложения (смеется), но каждый раз я встречал понимание.
— Современный зритель — дитя гаджетов. У него, как ни крути, достаточно сложные отношения с классикой. Как вы полагаете, насколько история о перевоспитании гордой и независимой девушки находчивым мужчиной отзовется в сердцах молодых людей, на которых в первую очередь сделана ставка?
— Мне кажется, Шекспир тем и гениален, что поднимает вечные вопросы. И из глубины веков, и в будущем (даст Бог, человечество все-таки продолжит существовать) эти вопросы будут звучать актуально, несмотря на гаджеты, тренды и прочее. Непреложно и бесконечно. Человеческие взаимоотношения, к счастью, не зависят от технологий и определяют человека вне цивилизационного процесса. Любовь, страсть, ненависть, измены и предательства — все это было, есть и будет.
— Предположим, что вас повторно пригласили в театр и дали возможность самому выбрать драматургический материал для постановки. Что бы вы предложили художественному руководству?
— Очень сложный вопрос... Как-то, сидя на кухне, мы с друзьями обсуждали, что актуально сейчас. Какие вызовы брошены человечеству сегодня. Я понимаю, что есть множество классических произведений, которые можно сколько угодно интерпретировать, но, будь я режиссером, может быть, попробовал поставить Стругацких. «Град обреченный» или «Трудно быть богом». Вроде бы немыслимое дело — эти произведения претендуют на сериальные формы, но если бы нашелся драматург, который сценически адаптировал материал в пьесу, было бы удивительно фантастично. Это отразило бы нас в зеркале Стругацких. Еще было бы здорово поставить «Замок» Кафки. Очень театральная история. Но, увы, я не режиссер.
— Какие ваши годы!
— Вот точно (смеется).
Беседовал Алексей Гостев
Фото Марины Константиновой