У актрисы Кристины Храмовой было суровое сельское детство. С 13 лет она сама зарабатывала на жизнь и привыкла полагаться лишь на себя. Она не терпит фальши ни в жизни, ни на сцене. Ее сценические образы настолько достоверны, что порой доводят до шокового состояния даже ее мужа.
Когда я впервые увидел Кристину Храмову (по паспорту она Рогова, сменила фамилию после замужества), меня поразило внешнее сходство с великой Нонной Мордюковой. «Вы — второй человек, кто мне об этом говорит», — смеется Кристина. Хорошо, что не 102-й. Но, как оказалось позже, это не поверхностная ассоциация. И характер у Храмовой, как у Нонны Викторовны: прямой, без изворотов. Сильная «некрасовская» женщина, где и про коня, и про горящую избу — все правда. Потому что правда — в ее основе. Живет, как дышит. Играет, как живет. Многие феминистки, даже не посмотревшие недавний спектакль «Укрощение строптивой» по Шекспиру, но наслушавшись отзывов, чрезвычайно возбудились. И пишут в соцсетях гадости, как водится, про спектакль и театр. Об участии в этой постановке, где Кристина Храмова исполняет главную роль Катарины, мы поговорили с актрисой. И не только об этом. Сильных не только телом, но и духом, а иной раз одним лишь духом, женщин сыграно уже столько, что впору писать монографию.
— Кристина, начну с традиционного вопроса: когда вы поняли, что сцена — ваше призвание?
— Никогда не возникало желания стать актрисой на уровне навязчивой идеи. Хотя сцена мне знакома с детства. Я серьезно занималась танцами. Пока искала себя, перепробовала все виды хореографии, но мой конек, конечно, восточные танцы. Однажды, когда я училась в десятом классе, моя тетя, педагог по профессии, привела меня в Театр имени Лермонтова на спектакль «Мужской род, единственное число». Я увидела на сцене Ирину Лебсак и подумала: боже, какая она хорошенькая. Наверное, я хочу стать актрисой! Подумала и забыла. И даже ближе к окончанию школы, когда пришла пора серьезно задуматься о будущем, у меня не было ни малейшего представления, чем я хочу заниматься в жизни. То есть я понимала, что, скорее всего, хореографией, но в каком направлении? И мне нужно было непременно поступать на бюджетное отделение, так как мама просто не потянула бы по финансам. Тетя предложила пойти учиться на педагога, но это совсем не мое. Представляете, я понятия не имела, что в Алматы есть академия искусств! Я-то выросла в поселке Акжар и в город редко выбиралась.
— Дальше, насколько я знаю, все было, как в кино: абитуриентка Кристина не успевает подать документы, прослушивание уже закончено, но тут девушку случайно замечает режиссер Андриасян, и зажигается ее счастливая звезда…
— Ну да, примерно так (смеется). Я даже первое знакомство с Рубеном Суреновичем помню, как в тумане: настолько была напугана. В аудитории сидели мои будущие коллеги. Такие уверенные в себе красавицы Аня Фоминых и Ира Кельблер. И я такая, с Акжара… От отчаяния сплясала «Цыганочку» даже без аккомпанемента. Мне Наталья Валентиновна Долматова ритм задавала.
— Я знаю, что Андриасян очень вам симпатизировал. Всегда говорил «Кристинка», «Кристиночка», но никогда не отзывался негативно и пренебрежительно. Как эволюционировали ваши отношения? Ведь многие его, мягко говоря, побаивались, даже если обожали…
— Это правда. Рубена Суреновича все дико боялись, и я в первых рядах. Это с годами, наверное, страх улетучился, а тогда мы были девчонками-мальчишками, не знающими жизни. Один только взгляд мастера из-под очков мог загипнотизировать, как кролика. Честно сказать, во время обучения в академии мне вообще не приходилось с ним работать. На распределении отрывков мне всегда доставались другие педагоги. И только когда мы уже выпускали дипломный спектакль «Прощание в июне» по Вампилову, я попала к нему. Сложность была в том, что мне пришлось играть маму — мудрую женщину. А я же озорная девчонка. Откуда мудрости взяться? Как же долго мастер со мной возился! Впоследствии Рубен Суренович ни разу не брал меня в свои спектакли. Этому есть объяснение: режиссер всегда понимает твой или не твой артист. Но в человеческом плане у нас, конечно, была обоюдная любовь. И я всегда чувствовала моральную поддержку.
— Если не ошибаюсь, первой серьезной работой, не считая вводы, у вас была роль в спектакле «Продавец дождя». На мой взгляд, очень недооцененный спектакль и совсем нетипичный для режиссера Владимира Молчанова. Его кассовая «Пижама на шестерых», в котором вы тоже заняты, до сих пор в репертуаре, а «Продавец» как-то быстро сошел…
— Когда я пришла в театр, мне стали давать одни комедии. Как острохарактерная актриса, я все это делала на раз. А тут такой материал, настоящая драма. И мне эта моя героиня, Лиззи, очень помогла. Я поняла, что всегда нужно искать разные образы, чтобы ни в коем случае они не соприкасались с другими. Поиск рисунка роли для меня всегда очень долгий процесс, а репетиционный период всегда короткий. И этот поиск я всегда начинаю с пластики, физики. Как только это найдешь, характер сразу вырисовывается. Знаете, какой самый классный комплимент я получила на премьере? Это когда мой муж, посмотрев спектакль, сказал: «Я тебя не узнал. Я в шоке! Что ты со мной сделала?».
— Каждый последующий спектакль для актера как очередной экзамен. «Андалузское проклятье» по пьесе Лорки «Дом Бернарды Альбы» — не просто очередная ступень, но и большое испытание, ведь вам с партнершей по спектаклю Камиллой Ермековой пришлось изображать лесбийскую страсть. И хотя по замыслу постановщика это был лишь эпизод во взаимоотношениях двух сестер, у многих зрителей это вызвало неприятие и даже протест…
— Ох… Когда нам с Камиллой сказали, что будет такая сцена, мы испытали стресс. Мы попросили режиссера объяснить, зачем ему это нужно. Я убеждена, что включение в спектакль подобных сцен всегда должно быть оправдано. Поскольку режиссер Дмитрий Билов внятного объяснения не дал, мне пришлось самой искать эту мотивацию. Я придумала, что таблетки, антидепрессанты, которые принимает Мартирио, моя сестра по пьесе, имеют побочный эффект — сексуально раскрепощают. Моя героиня тоже пробует эти таблетки. А еще этот нервяк, похороны. Требовался выход эмоциям. Прибавьте сюда полное отсутствие мужчин, когда кровь кипит и гормоны играют. Я играла это. Знаете, есть такое правило: если ты раздеваешься на сцене, тебе не должно быть стыдно. Потому что зрители испытают еще более сильную неловкость.
— Интересно, что на сей раз сказал муж?
— Он, по-моему, не смотрел этот спектакль. Вообще, муж однажды попросил: «Не зови меня на те спектакли, в которых ты с кем-то целуешься. Я не запрещаю, просто мне будет неприятно». Вот я и не зову (смеется). А вот Рубен Суренович отреагировал остро: «Да-а, Кристина, я от тебя такого не ожидал…» (хохочет). Понятное дело, что не всерьез.
— Большая удача для артиста — соприкоснуться с настоящим режиссером. Мне кажется, для вас такой встречей стало знакомство с Гиорги Маргвелашвили, который поставил в Лермонтовском два спектакля —«Ромео и Джульетту» и «Наш класс. История в XIV уроках», в котором вы сыграли Дору…
— В том-то и дело, что мне, к сожалению, не довелось поработать с Гиорги Нодаровичем. Это был ввод после того, как из театра ушла первая актриса. Тут какая история: я же подавала творческую заявку на роль Доры во втором составе. Ходила на все читки, присутствовала на каждой репетиции, знала роль назубок. Но не случилось по каким-то причинам. Но какой же это потрясающий режиссер! Я с открытым ртом слушала его рассказы. В частности, всю подноготную конфликта на Северном Кавказе, которую он взял за основу, хотя речь в оригинальной пьесе идет о Польше. Все это запечатлелось у меня в памяти и очень помогло, когда меня ввели на роль Доры.
— С совершенно неожиданной стороны вы раскрылись в спектакле по пьесе Бергмана «Осенняя соната». По мне так это высший пилотаж. На протяжении всего действа вы прикованы к инвалидной коляске и не произносите ни одной членораздельной реплики. Каково это, оказаться, грубо говоря, в теле человека с инвалидностью?
— Честно скажу: за все время, что я служу театру, это была самая сложная задача. Я за честную игру на сцене, чтобы никакого вранья. Я не могу сказать, что Галина Пьянова как-то особенно скрупулезно разбирала со мной роль. В основном она говорила: «Сюда покатишься, тут покрутись», то есть создавала географию моих «поездок». Мне же требовалось более глубокое проникновение в образ. Я пересмотрела много фильмов о таких людях. Даже нашла диагноз, который у Бергмана не называется, а приводятся только симптомы болезни. Моя Елена страдала рассеянным склерозом в продвинутой стадии. Зритель может всего этого не знать, но мне важно, чтобы он понимал, что же происходит с этой девочкой. Она очень любит свою мать и не винит ее в том, что та ее оставила в угоду работе, гастролям. Она себя винит! Понимаете, у таких людей, как Елена, душа больше, чем у нас, постоянно ноющих и чем-то недовольных. Они жить хотят!
Я считаю, что в этом спектакле собрался просто обалденный ансамбль. Ирина Лебсак одним взглядом, без слов дает то, что называется партнерством. И с приходом в спектакль Ларисы Пауковой на роль Евы он по-новому задышал. Все, чего добивалась от нас режиссер, вдруг случилось. Если совсем откровенно, я каждый раз после этого спектакля возвращаюсь домой с ощущением, будто поле перепахала. Эмоционально он выжимает.
— На меня сильное впечатление произвела ваша Купава в «Снегурочке», которая «не сказка». Живая, полнокровная, с огромным любящим сердцем, но… отвергнутая Мизгирем. Вам, кстати, знакомо это чувство — быть отвергнутой?
— Нет, к счастью.
— А воплощение предельно достоверное…
— Просто трудно рождалась эта роль. Нам всем было непросто понять, чего от нас хочет режиссер. Полина Неведомская придумала в голове свой мир, полный загадок и, скажем так, кроссвордов. Совершенно особый способ существования на сцене. Я понимаю зрителей, которые уходят, потому что это точно не для всех. Мне было интересно создавать образ Купавы опять же через пластику. Нужно было от чего-то оттолкнуться, и, когда возникла ассоциация с… павлином, Жар-птицей, сразу дело пошло, наметился характер. А что касается отвергнутой, мне тоже трудно было понять. Строчки «пчелки, пчелки крылатые» вызывали смех. А потом я сказала себе: «Кристина, да тебя просто киданули на свадьбе, прямо из-за стола он ушел к другой». И тогда мою Купаву просто переклинило. Из красотки — в ведьму. И все равно — у каждого персонажа, будь он плохой или хороший, в финале должна быть логическая точка. В данном случае — это то, что Купава жалеет Снегурочку, не помня зла. Это понимание, кстати, пришло не сразу. Поначалу я до конца играла злую Купаву. А ведь она мудрой девчонкой оказалась.
— Еще одна сильная женщина в вашей галерее — Катарина в «Укрощении строптивой». И хотя режиссер старался следовать духу и букве Шекспира, оголтелые феминистки усмотрели в его трактовке гимн домашнему насилию. Вы как к ним сами относитесь?
— К феминисткам? Никак не отношусь. Есть они, и ладно.
— Просто сейчас это, с одной стороны, тренд — женские марши, перформансы всякие. А с другой — события последнего времени актуализируют тему домашнего насилия — явления, которое сегодня в нашей стране достигло ужасающих масштабов…
— Да всю жизнь это было, просто сейчас стали освещать тему, и у людей глаза раскрылись. Самое страшное, что это не прекратится, как мне кажется. Хотелось бы верить, но… Давайте лучше про Катарину. Если честно, я себя немного в этой героине узнаю. Может быть, потому, что у меня скорее мужской характер. Мама воспитывала меня одна, и я с 13 лет работаю. Привыкла сама отвечать за себя и за все. Уж не знаю, правильно ли я «прочитала» Катарину или нет, но на ней тоже весь дом держится. Она — сильная баба. Судя по пьесе, матери там в семье нет. Естественно, кто мать всегда? Старшая сестра. То есть, грубо говоря, ей совсем не до мужиков. А вообще, Катарина — еще совсем молодой мой персонаж, есть над чем работать и что в нем открывать (смеется).
— Кристина, а какая вы мать для своей дочери?
— Очень строгая. Мне это очень не нравится, но ничего не могу с собой поделать. Могу быть резкой, даже накричать на ребенка, потом всегда извинюсь и признаю неправоту. Наверное, подспудно чего-то боюсь, если возвращаться к тем жизненным ситуациям, о которых мы говорили. И хочу, чтобы дочь была сильной, как я. Все-таки я — понимающая мама. С возрастом это особенно проявляется, ведь наши гормоны меняются вместе с нами. Бывает, психанешь, но тут же говоришь себе: «Кристина, давай, поговори с ней». Сложный вопрос, конечно. В нашем детстве не было никаких психологов, и, если мать что-то тебе сказала, ты понимала это с полуслова. А сейчас, чтобы что-то объяснить ребенку, нужно повторить не два раза, а 38. У нас в семье так: если мама скандалит и кричит, — это полбеды, а если у мамы меняется взгляд и она молчит — прячьтесь все (смеется).
— Раньше была присказка «Не умеешь любить — иди дружи». А сейчас все чаще доводится слышать о том, что люди разучились дружить. Для многих человек — не больше, чем функция, которую можно и нужно использовать в своих личных интересах. У вас есть какие-то собственные критерии дружбы, условия, при которых человек может стать вам близким?
— Если говорить о первом знакомстве с человеком, — это дистанция полнейшая. Мы, актеры, обычно сразу вычисляем людей, какие они внутри. И если у меня сразу возникает отторжение, я понимаю, что не стоит с этим человеком даже разговаривать. С моей лучшей подругой мы с первого класса вместе. Прошли и огонь, и воду. Подруг у меня всего две, и про таких поется в песне «Друг в беде не бросит». Я сама такая: если другу требуются моя помощь и мое участие, неважно, где я нахожусь, сплю или бодрствую, я всегда прилечу и помогу. И если я почувствую к себе то же самое от человека, то это будут хорошие отношения.
— У вас хватает времени на какие-то другие увлечения, помимо искусства?
— У меня был период в жизни, когда параллельно с работой в театре я впахивала везде, где только можно. В основном танцевала, конечно. Нужны были деньги, которые в театре заработать невозможно. Преподавала несколько лет в детской театральной школе «Игра». И вот эти 13 лет меня вымотали настолько, что сейчас я позволяю себе роскошь посвящать себя только театру. Вы не представляете, какой это кайф — просто сидеть дома и отдыхать в перерыве между спектаклями!
— Кристина, если коротко и ясно, буквально в двух словах, что для вас театр Лермонтова?
— Он (на минуту задумывается) дал мне веру в себя и обратил мои природные недостатки в плюсы. Пожалуй, к этому трудно что-то добавить.
Фото Марины Константиновой