Алматинский государственный природный заповедник
Главные герои: Uncia uncia (снежный барс), Ursus arctos (бурый медведь), Malus sieversii (яблоня Сиверса), Rubus Idaeus (малина обыкновенная), Gypaetus Barbatus (бородач-ягнятник).
Минули времена, когда человек шел в лес (скакал в степь, отчаливал в море), помышляя лишь о промысле. В век нынешний самая популярная «добыча» - эмоции. Именно в погоне за ними турфирмы организуют в дикие края разнообразные экскурсии, а люди готовы тратить немалое время и приличные деньги, чтобы просто наблюдать за дикими животными в естественных условиях.
Среди них есть, например, бердвочеры - граждане, отправляющиеся в специальные орнитологические туры подсчитывать встреченных птиц. Еще одна массовая забава подобного рода - наблюдение за китами. Одни ныряют с аквалангом под воду, толерантно разглядывая коралловых обитателей; другие, поймав на удочку рыбешку, политкорректно отпускают ее обратно. А вместо зычных ружейных выстрелов на опушках приглушенно жужжат фотокамеры.
Экологично, экономно… Помимо всего прочего, гуманно. И хотя я сторонник более физиологичной любви к природе, сегодня (вместе с газетным фотографом) отправляюсь как раз на такую бескровную охоту. Тому есть, правда, весьма уважительная причина. Цель экспедиции – редкий и даже исчезающий вид, занесенный в Красные книги всех редакций. Расположившийся в прямом смысле на вершине планетарной пищевой пирамиды снежный барс, он же ирбис, Uncia uncia.
Кыса мира.
Мурлыкающий барин высокогорья
Среди вечнобелых алмазов Алматы, в ясную погоду свергающих в короне гор над городом, самый крупный - неограненный пик Талгар. В пику всем пикам он плоский как стол (таковым, конечно, кажется издалека) и установлен над домами в районе десяти часов небесного циферблата. Из-за чего, к слову, выглядит несколько провинциально, но это иллюзия: выше него (5017 метров) нет в Заилийском Алатау. И не только в нем: это самый северный пятитысячник Евразии (наряду с Эльбрусом - 43 градуса с.ш.).
Талгар любит «покурить», даже когда над другими вершинами сияет солнце. В ущелье, собирающем воды пяти Талгаров (рек) - Левого, Среднего, Правого и т.п. - чаще, чем в иных, выпадают осадки, а из-за обилия южных экспозиций светлее и теплее. Здесь, короче, больше еды, а значит, и зверья. Боярствуют над которым 19 снежных барсов, и это - в ареале всего-то 36 тысяч гектаров. Нигде плотнее этот мурлыкающий барин высокогорья не живет, разве только в зоопарках. Понятно теперь, почему тут, в 25 километрах от Алматы, учредили Алматинский заповедник.
И пойдите еще сыщите на планете место, где так тесно соседствовали бы громадная гора и огромный город. (Токио и Фудзи? Неаполь и Везувий? Ереван и Арарат? Но, заметьте, то расстояния между ними больше, то горы ниже, то они вообще в разных странах.) Не случайно на гербе южной столицы изображена панорама заснеженных вершин. Кроме того, по старинной традиции на геральдическое поле принято «выпускать» какого-нибудь достойного представителя фауны, обыкновенно из семейства кошачьих. Что ж, символом Алматы вполне ожидаемо стал барс.
Хотя герб южной столицы решили украсить именно барсом - главной достопримечательностью окрестных гор, изобразили при этом… леопарда. Дело в том, что такого зверя как барс (ирбис) в классической геральдике не существует.
Есть лев, леопард, тигр, пантера. Весьма распространены и те представители средневековых бестиариев, которых и в природе-то нет: разные драконы, единороги, кентавры, фениксы, василиски и даже восточный богатырь Полкан с песьей головой. А барса нет. Это странно (даже обидно немного), но, наверное, как-то объяснимо. Может, тем, что наш герой слегка сибарит: он игрив и несмотря на то, что в одиночку убивает быка, даже способен мурлыкать - единственный, кстати, из крупных кошек… Короче, не боярин-барон, а рок-звезда какая-то.
Как бы там ни было, в алматинском барсе угадывается фигура, которая в геральдике классифицируется как «обернувшийся леопард», только в отличие от прототипа наш приподнял не только переднюю, но еще и заднюю лапу. Также он и неожиданно миролюбив: держит в зубах цветочки; тогда как традиционные хищники все больше изрыгают пламя. Ну и, наконец, художник попытался быть более натуралистичным, хоть в геральдике это и не приветствуется.
...Но вот и шлагбаум - достигнув городка Талгар, я и фотограф Талгат свернули в горы, одолели селезащитную плотину и через четверть часа въехали на территорию Алматинского государственного заповедника. Знакомим его директора Жумахана Енкебаева с нашей задачей – сфотографировать снежного барса; времени имеем на это - два дня и ночь.
Директор дипломатично улыбается:
- До обеда погуляете, а потом прошу к столу.
- Как к столу, - удивляемся. - Уж не хотите ли сказать, что за два дня можем и не успеть? Тогда не будем обедать - тотчас в поход!
Директор великодушен - не лишает нас надежды:
- И правда, вдруг повезет… Тимофей!
Так мы познакомились с нашим проводником. Несмотря на фотогеничную лейтенантскую молодцеватость, Тимофей оказался, как мы после убедились, опытным следопытом. Просто выглядел моложе своих настоящих лет, хоть и курил беспощадно. Уже позже, когда мы, оставив лишнее на егерском кордоне, переодевшись и переобувшись, двинулись в поход, инспектор осторожно предупредил:
- Не совсем подходящее время: ранняя осень, высокая трава - увидеть зверя нелегко. Другое дело, когда выпадет снег: на белом фоне животные как на ладони. Да и пары дней на барса маловато - нужна неделя… Но попробуем.
Вещдоки местной фауны
Свое восхождение мы начинаем от Золотова ключа, там, где он впадает в Левый Талгар. Опускаем в поток фляжки: здешняя вода особенно вкусна, она не талая, а родниковая, и с высоченного гребня, куда Тимофей обещает нас доставить, в бинокль будет виден сам источник - фонтанирующая из вертикальной скалы могучая струя.
Корявые корни елей-скалолазов над головами. Ущелье, по которому бежит Золотов ключ, - с отвесными стенами, тесное. Места на его дне едва хватает для речного ложа, и гостям вроде нас приходится то и дело переправляться с одного берега на другой. Скорость движения, то есть - мизерная: за час, такое чувство, мы не преодолели и сотой части пути. И предстоящий маршрут обретает оттенок чего-то титанического, эпического, обрастает характеристиками почти подвига.
На привале я напрасно (захочется пить) ем с кустов спелую малину. Стоит межсезонье лета и осени, конец августа - в горах Заилийского Алатау пора стабильной отличной погоды, мягкого света, теплых красок и страды неподсчитанных лесных плодов.
- О, - без выражения произносит Тимофей. - Сегодняшний медвежий помет.
Я медвежий помет вижу впервые в жизни, и мне, в общем, интересно. Ничего, впрочем, особенного: лаконичные эллипсы, почти целиком состоящие из мельчайших ягодных косточек.
- Малиновое, - подтверждает наш проводник и, поднимаясь, поправляет видавшую виды горизонтальную двустволку за плечом. - Пошли?
«Наевшиеся» ноги работают уже машинально, самостоятельно выбирая некачающиеся камни, непрогнившие ветви, нетопкие участки. По своему графику крутится и голова: то Тимофей покажет в скальной нише заброшенное гнездо бородача, где, похоже, поместится и корова, то акцентирует наше внимание на каком-нибудь горностае, греющемся на валунах вверх по течению - прежде, чем егерский ягдтерьер успеет того спугнуть.
- А что, - спрашиваю, возвращаясь к плодово-ягодной теме, - зверь какой-то бесстрашный пошел? Прямо на дорожках гадит.
- Так тропа-то не человеческая - самим босоногим и натоптана.
- Почему босоногим?
Тимофей присаживается на крошечном песчаном пляже у ручья:
- Видите, след какой? - и показывает на оттиск будто детской ступни, только широковатой и с нестриженными «ногтями». - А вмятина рядом - копытце косули.
Так-так, думаю. От орла гнездо. Да и горностая путем не разглядел.
- А где звери-то? - спрашиваю. - Фекалии на фото будут смотреться несколько натюрмортно.
Но Тимофей, безостановочно покуривающий табак, невозмутим как индейский вождь.
- Сейчас вверх пойдем, - останавливается наш проводник у подножия горы с углом подъема, не соврать, градусов в 50. - Часа через два будем на месте, - приободряет. - Барса не барса, но маралов увидим обязательно. Это, кстати, их тропа.
Высоту мы штурмовали пять часов. Тимофей слегка переоценил наши легкие.
Охота на красоту
Несколько лет назад на некую казахстанскую турфирму вышли иностранцы, которые попросили организовать для них… фотоохоту на снежного барса. Та, в свою очередь, обратилась в Алматинский заповедник. Наши следопыты со столь необычным предложением столкнулись впервые, но, рассудив, ударили по рукам.
В марте (лучшем для наблюдения месяце) приехал интересующийся англичанин. Экспедиция продолжалась неделю. Загодя были установлены в нескольких точках так называемые скрадки - палатки с окошечками для видеосъемки, чтобы зверь к ним привык. Обычно ирбис обновляет тропу в период от семи до 20 дней. И, чтобы наверняка успеть за неделю, «засады» устроили на пересечениях маршрутов нескольких хищников…
Первый скрадок не давал результатов, и было решено поменять диспозицию: переместились на гребень недалеко от слияния Среднего и Правого Талгара, напротив научной базы заповедника. И сразу же - удача. Чуть, правда, не упущенная. Один из проводников постоянно был с иностранцем, второй же каждый день спускался вниз за свежей провизией. Возвращаясь к товарищам тем утром, он издали увидел барса возле скрадка: тот подошел к нему вплотную, пометил даже и последовал по своим делам далее. Однако «охотников» в палатке не оказалось: они в это время гуляли с другой стороны гребня.
Горю англичанина не было предела: погода резко испортилась, и он, неотрывно вглядываясь через видоискатель в сильный снегопад, отчаянным запоздалым старанием как будто хотел компенсировать оплошность. И тут из густых хлопьев прямо на камеру и вышел давешний барс: начинающийся шторм, вероятно, заставил его вернуться…
Да, люди все больше ценят животных не за «презренную пользу» - не за мясо, мех или, к примеру, трофейные рога, а за живую красоту. За письмена Бога, зашифрованные в неповторимых рисунках на звериных шкурах (если вспомнить писателя Борхеса). И хотя массовость экоприключенческих практик вообще выхолостила из них пионерский, первооткрывательский дух, это не относится к тем редким, элитарным видам природного перформанса, когда сама малочисленность зверя не позволяет мероприятию стать «попсовым».
Тот же снежный барс, например, обитает лишь в горах Центральной Азии, на «крыше мира», где планета вздыбилась своими высочайшими хребтами. Да и тут его так мало, что он занесен в Красный список МСОП в высшей охранной категории EN C2A - другими словами, браконьеры просят за его шкуру до ста тысяч долларов.
Так что увидеть в природе загадочного азиатского ирбиса представителю цивилизованного мира почти так же экзотично, как слетать с Байконура в космос. Впрочем, английскому энтузиасту, как видим, это удалось. Попробуем и мы. Хотя, похоже, таких не берут в космонавты.
Ландшафты Талгара
…И вода кончается. Отстучав сердцем, сколько положено, над еще одной покоренной кочкой, предпринимаю очередной почти пластунский спурт вверх. Шагов пятнадцать-двадцать, не больше - и ноги опять деревенеют, грудь ходит ходуном, глаза заливает теплый пот. Валюсь под колючий (наплевать, но нечем) куст - с места не двинусь, пока не утихнет галопирующая пульсация, эта хулиганская репетиция оркестра внутри меня.
Притом я единственный источник звука в окружающем альпийском мире. Вокруг ни птицы - солнце в зените. И ни ветерка. Только яркий, жаркий свет и запахи - подвяленной зелени, кипящих цветочных нектаров, печеных ягод барбариса. Переведя чуть дух, обреченно раскусываю последние и заливаю жажду горячими чернилами - кислятина бодрит.
Так и поднимаемся: минуту идем, пять отдыхаем. Растянулись редкой цепью (даже не видим друг друга - только перекрикиваемся), а в авангарде, ведя оленьей тропой, - Тимофей.
На вершину мы влезли только под вечер, точнее, в пору, которая уже не обед, но еще не ужин - которую в пионерских лагерях моего детства называли «полдником». Решили подкрепиться, но пить ни у кого не осталось, и я не ел.
Места вокруг кажутся перспективными: в высокой траве частенько попадаются примятые «ванны» - лежки маралов, а хорошо просматриваемый утес напротив (через пропасть ущелья, со дна которого мы вскарабкались) выглядит идеальным пастбищем для козерогов. Тимофей несколько раз вскидывает бинокль, но ожидаемая рыжая косуля «оборачивается» то пожелтевшим лопухом, то пятаком голой глины.
Над отдаленным лесом кружит беркут, с ним несколько орлов поменьше. Но и там, сколько мы ни выжидали, никого не заметили.
Между тем пора возвращаться: солнце зашло (пока лишь, правда, за вышеупомянутую гряду рядом). В чем причина, спрашиваю, почему неудача? Может, дело в нас, городских? Может, шумим или передвигаемся неуклюже, так что зверь успевает не только сменить дислокацию, но еще и оставить издевательские вещдоки?
Нет, дает понять Тимофей - дело случая. Везения. Так, всего за пару часов до нашего приезда он видел стадо козерогов прямо у кордона. Завтра встанем до зари, спрячемся у водопоя - и попробуем еще.
Спуск нам стелется относительно пологий, длительный. По гребню через ельник, где мы, уже не удивляясь, находим немного грибов и много неподсохшего еще волчьего дерьма; затем ныряем в осинник на склоне. Через него звериная тропа (а других, как мы поняли, тут и нет) выводит на какой-то Гулливеров луг - гигантские плантации гротескных же трав в два человеческих роста и стеблями в руку толщиной. Впрочем, это, похоже, и не тропа уже, а целый слаломный олений курорт… Петлять вытоптанными зигзагами, однако, нет времени (быстро темнеет: горы). Сначала мы пробиваемся через этот чапараль по-конкистадорски, прорубая дорогу; затем просто прем напролом по-маральи, периодически низким ревом сигнализируя о себе утраченным в зарослях спутникам.
В общем, Тимофей добросовестно продемонстрировал нам типы всех существующих в окрестностях Талгара ландшафтов.
И вот заключительный пейзаж - самый, пожалуй, выразительный. Потому что яблоневые сады, потому что близок кордон и, конечно, вода - тот самый Золотов ключ, с которого начиналась наша тянь-шаньская фотоодиссея… Впрочем, до него еще надо дойти. Да и никакие это на самом деле не сады - дикорастущая чаща, в которой в наступивших сумерках и шею свернуть недолго. Я поскользнулся на чем-то мокром, а Тимофей уже снял с плеча ружье и указывает на обломанные ветви яблони, корябающие погасшее вечернее небо:
- Его работа. А я думал, ослышался в нашем топоте, - и протянул руку. - Встаньте-ка.
За день я стал экспертом по звериным экскрементам - в особенности медвежьим, которых насмотрелся эдак на полпуда. Но такого еще не видел.
- Яблочное, - догадался я. (Хотя, вообще-то, прежде полагал, что в экологичных природных условиях желудок у животных должен работать как часы.)
- Обыкновенная вещь при сезонной смене рациона, - вступился за подопечных инспектор. - Маралов, например, жестоко проносит по весне, когда появляется свежая зелень, а босоногого - с не совсем еще зрелых яблок.
Каноническую характеристику этим горам дал еще их ученый, первооткрыватель, многолетний председатель Русского географического общества Петр Семенов-Тян-Шанский. «Весь Заилийский край, - писал он, - поднимающийся постепенно от прибрежий реки Или (300-350 метров над уровнем моря) до Талгарского пика (5 тысяч метров), разделяется, по моим наблюдениям, самой природой на пять зон, расположенных как бы этажами одна над другой». Нижняя, высотой 300-600 метров - широкая полоса по обеим сторонам Или. Вторая, от 600 до 1400, - зона «прилавков» (специфичных предгорных холмов), видовой пестротой напоминающая некую ведомость Восточного отделения Географического общества: яблони Сиверса и Недзвецкого, клен Семенова, жимолость Карелина, шиповник и ирис Альберта, курчавка Мушкетова - и все это во главе с тюльпаном генерал-губернатора Колпаковского…
Третья, лесная, от 1400 до 2500 метров - покрыта темнохвойной горной тайгой из эндемичной тянь-шаньской ели Шренка. Четвертый пояс - субальпийских и альпийских лугов - достигает 3500 метров абсолютной высоты. Наконец, верхний ярус начинается на высоте 3500 метров — это скалы и ледники, окаймляемые бордюрами из морен.
Дождавшись фотографа Талгата, мы эту нашу заповедную барскую охоту завершаем уже в цикадной темноте. Похрустывают под ногами прутья, сквозь вихрастые кроны ныряет сказочный месяц, и лето на излете обдает волнами особенной, темно-аллейной, томно-вечерней прохлады. Остро приятно жить.
- Медведь же боится человека? - слышу среди деревьев свой голос.
- Не сказал бы. Чего ему бояться? - раздается в ответ тихий металлический щелк: егерь снимает оружие с предохранителя.
Но не зверь нас подкарауливал, а поток, который вдруг хлестнул из-за бугра. Тише воды, ниже травы - сказано явно не про реки в горных ущельях. И вот уже, растянувшись плашмя, мы пьем воду в лучах света: это Тимофей включил фары своего потрепанного, но настоящего рамного джипа. Оставленного как раз на этой, теперь узнаваемой поляне.
Дошли!
Экскурсия, однако, удалась - если мы успели столь соскучиться по цивилизации. По дороге до кордона - лихая пляска прожекторов, на поворотах и кочках выхватывающих сокровенные фрески ночного лесного бытия; аккомпанементом - восторженное пережевывание пережитого. И вода, вода, вода. На каждого горожанина по три литра воды - чтоб раствориться в ней, а еще, наверное, чтоб не проспать к завтрашней кампании…
Пока, наконец, через деревья не замелькает огонек фонаря, подвешенного к балке на крыльце, а поверх шума мотора не донесется самая чарующая не свете музыка - тарахтенье «чабанки».
Андрей Губенко
