В эти сокровенные угодья меня когда-то пригласил Сергей Степанченко, знаменитый местный авантюрист и предприниматель, пионер коммерческой трофейной интурохоты в Казахстане. И по большому счету, именно мой проводник открыл для мировой охотничьей традиции затерянную в геополитических метаморфозах прошлых столетий легендарную страну – Джунгарию.
Алтын-Эмель, Балхаш, Баянаул, Зайсан… Весь Восточный Казахстан от Алатау и до Алтая полон наскальных буддистских рисунков и темных названий, морочащих как казахское, так и тем более русское ухо, ибо ни тюркского они происхождения, ни индоевропейского.
Топонимы эти – все, что осталось от некогда могущественной новомонгольской степной империи, Джунгарского ханства. То был своего рода азиатский третий рейх, третья (и последняя) после Чингисхана и Тамерлана попытка переделать мир на плеточный монгольский лад. История, однако, пошла по другому пути. В 1755 году и само государство, и миллионы его подданных были истреблены маньчжуро-китайской Цинской империей, а освободившаяся земля постепенно обжита другими народами. Сначала – представителями Поднебесной, но после ряда русско-китайских договоров XIX века часть этой территории была уступлена Российской империи, очищена от цинских поселений (жители которых были репатриированы) и перезаселена казахами и казаками.
Но хотя джунгары, как динозавры, давно вымерли в ходе исторической эволюции, они оставили нам свои улюлюкающие имена, а главное, будто в память о жесточайшем в веках племени здесь сохранились оптимальные условия и для самой брутальной человеческой забавы – трофейной охоты на крупных копытных.
Вероятно, этой варварской аурой – а не только изобилием дичи – и привлекает охотничья Джунгария стрелков со всего мира, отборнейших представителей всех мировых цивилизаций. И едет сегодня сюда и немецкий бюргер, и американский бизнесмен, и арабский принц. Именно для того, чтоб на время содрать с себя какие бы то ни было шевроны цивилизации. И остаться просто вооруженным мужчиной: следопытом, зверобоем, чингачкуком...
Интурохотником на оленей.
Джунгарские ворота
Ниспадающие с гор ураганы – французский мистраль и итальянская трамонтана, красная африканская буря самум, шквальная антарктическая метель памперо, умопомрачительный средиземноморский шторм сирокко, испепеляющий библейский суховей шарав… То, что я прежде знал о ветрах.
Здесь, у Джунгарских ворот, на заднем дворе придорожного трактира, в известном сооружении неизвестного зодчего я к этому теоретическому знанию присовокупил практическое знакомство с еще одним легендарным вихрем – неистовым ибэ из пустыни Гоби. Ветром настолько мощным, что он вьюжит не только традиционные пыль и песок, но даже и мелкие камни.
Видимо, защитой от камней грубо подогнанные доски и служили. И от ничего более…
Джунгарские ворота – сквозняк между мирами. Может, такая характеристика здешней розы ветров покажется чуть мистической, но дело в том, что так оно и есть. Миров этих много, в несколько этажей. Историки наверняка вспомнят, что как раз через Джунгарские ворота кочевая вольница различных кровей не единожды низверглась на городскую цивилизацию земледельческих оазисов Востока.
Естественные историки добавят, что эта тектоническая трещина в сплошном частоколе гор, натуральная аэродинамическая труба в 50 километров длиной и 10 шириной сопрягает и географически разные миры – крупнейшие на свете евразийские степи и вторую по величине пустыню планеты.
Может, потому Джунгарские ворота и притягивают, как пылесос, охотников со всего мира.
Ворота в архаичный мир первозданной природы.
Евразийское сафари
Охота бывает разной. Например, такой, о которой снят популярный фильм: с пьяным егерем, гектолитрами водки и стрельбой по пустым бутылкам. Другой вариант – крестьянско-браконьерский промысел: ради мяса и меха, из шкурного интереса и для пропитания.
Но существует еще одна, аристократическая, разновидность охоты, из которой, быть может, уже и выветрился ее бывший утилитарный смысл, но зато остался тот же самый первобытный драйв – охота как удовлетворение инстинкта. Когда целыми днями гоняешься за зверем, игнорируя непогоду и рельеф, а затем греешься у костра в далеком походе и кормишь комаров…
Вот за этим адреналином и едут сюда, за тридевять земель, респектабельные состоятельные джентльмены. И, конечно, за трофеями. За маралом – благородным оленем, архаром – горным бараном, джейраном – персидской газелью. Но, конечно, главный охотничий бренд Казахстана – сибирский козерог, или попросту тэк. И в первую очередь именно за ним, преодолевая тысячи километров и не жалея тысяч долларов, евро и дирхамов, отправляются в нашу страну иностранцы с ружьем. И почитают за честь, если эти тысячи удается материализовать в воспоминания и напоминания.
Дело, во-первых, в том, что в спортивном плане редко какая охота сравнится с горной охотой на тэка – весового, за центнер, недоступного зверя, стада которого водят свои хороводы под самыми пиками. Если к тому же соблюдать неписанный охотничий кодекс: не бить животное на лежке, стрелять лишь того козерога, которого реально затем достать... Выполнение этих условий, к слову, влечет за собой множество сложностей: чтобы встревоженный тек «подставился» под такой вот «правильный» выстрел, его нужно утомить долгим преследованием, а для этого, в свою очередь, требуются специально обученная горная лошадь, знание местности, риск сломать себе шею, до недели времени, не говоря уже об удаче.
В общем, этично добытый и солидный трофей, к примеру, полутораметровые (почти) рога пятнадцатилетнего козерога - настоящий охотничий подвиг; о таких слагают затем клубные легенды.
Но есть еще одно обстоятельство, которое, по словам Сергея Степанченко, чрезвычайно привлекает привередливых иностранцев – звери у нас пуганые, человека боящиеся. Не то что африканские львы и леопарды, которые норовят помлеть в тени остановившегося джипа. И не то что те же ухоженные козлы, выращенные в окрестностях какого-нибудь игрушечного тирольского замка, по аккуратной тропе приходящие на водопой точно по часам.
Кстати, такого же пуганного (и - что важно – многочисленного) зверя можно найти и в других знаменитых охотничьих угодьях постсоциалистического пространства: на Камчатке и Алтае, в Киргизии и Монголии… Как говорится, нет худа без добра: лихое браконьерство в странах бывшей «народной демократии» породило животный страх, который, в свою очередь, стал фирменным отличительным признаком евразийского – в противовес африканскому – сафари.
Вот на этих козырях мой проводник и сыграл – и не прогадал. Сам боевой офицер (в отставке) и к тому же спортсмен-экстремал, он был превосходно знаком со всеми премудростями выживания в дикой природе: обустройством полевого лагеря, повадками зверей, навыками спасения от разбушевавшейся стихии. Ему и самому нравилось нет-нет почувствовать себя человеком палеолита, забраться на недельку в самую глушь и в одиночестве наслаждаться пробуждающимися животными инстинктами.
Оставалось лишь предложить то же самое и жаждущим сильных эмоций иностранцам – не рафинированное африканское сафари, а грубоватую мужицкую схватку с природой. Сначала на вездеходах до горного лагеря, затем на лошадях с егерем-провожатым несколько дней по лесам и заснеженным кручам – пока, наконец, не убьют зверя. Чтоб усталые, но довольные возвращались они домой, в свои глянцевые европы. И рассказывали одноклубникам, хвастаясь отменными трофеями, захватывающие истории о чудесной нетронутой цивилизацией стране где-то между Сибирью, Каракумами и Китаем.
Предприятие по производству адреналина
По дороге я познакомился с несколькими такими. Из Алматы в одной машине со мной приехал грузный и грустный германский пенсионер. В Учарале, в большом особняке местного заместителя Степанченко (дом этот использовался также как гостиница для интурохотников) к нам присоединилась группа каких-то атлетичных датчан. Был еще янки, который, пересев из «лендровера» в «уазик», иронично прокомментировал: о-о, мол, русский джип.
На следующее утро мы на этих «русских джипах» отправились в горы. Там уже ранняя осень. Внешне лысый, голый (что типично для высушенных степными буранами центральноазиатских хребтов) Джунгарский Алатау раскрывается постепенно, за сдержанными наружными грядами являя совершенно другой внутренний мир – пышный и сочный. А дорогой к нему, как частенько бывает в горах, нам служит просто русло ручья. Которое и выводит караван на относительно пологую лесную поляну, где разбит лагерь – несколько армейских палаток, импровизированная конюшня под навесом и так называемая шишига, вахтовый вездеход ГАЗ-66 со всеми удобствами, включая горячий душ, мобильный интернет и изрядно оборудованную кухню.
В лагере уже есть постояльцы – итальянцы с испанскими псами, спаниелями. Сюда, рассказывает мой проводник, синьоры приехали, главным образом, ради своих кучерявых фаворитов: дать им попробовать неведомой пока охоты на каменных куропаток, сиречь кекликов. На Апеннинах такой нет.
Собачники эти, впрочем, - исключение: все остальные прибыли за вышеупомянутым тэком. Но однородной массой их не назовешь - у охотников разные приоритеты, запросы, масштабы. Калибр.
Американец, например, неожиданно оказался энтузиастом-романтиком. Он здесь частый гость, ибо дружен со Степанченко, и приезжает, стало быть, не только за зверем, но и за туманом, и за запахом тайги... И кстати, с этого американского товарища когда-то и начинался бизнес. Оба они в прошлом – герои «горячих точек», а познакомились по одной из программ, из тех, по которым ветераны, бывшие идейные враги, нынче ездят друг к другу в гости. Вот «вьетнамец» и посетил «афганца». Поохотились. И приятель – даром что приятель – счел долгом заплатить за добытые трофеи. А вернувшись домой, посоветовал навестить Казахстан и своим друзьям-охотникам: мол, есть на краю света такая страна – рай для человека с ружьем, взыскующего острых ощущений. Братья по оружию наведались – и тоже остались довольны. Так Степанченко и скопил стартовый капитал.
Рассказывая, мой проводник приглашает нас на обед – только соотечественников: меня, таксидермиста, егерей. Иностранцы столуются отдельно – кто к чему привык; от борща же и жаренной на сале картошки они охоту легко могут и… пропустить. Нам же лучшего и не надо.
В этот момент в лагерь из многодневного похода возвращается еще пара охотников. С тушей тэка – с рогами весьма приличными. На радостях присоединяются к нам, откупоривая бутылку уж не помню какого международного французского коньяка. Борщ и коньяк – пурквапа?! (Главное, чтоб клопами не вонял.) Нас знакомят. Оказывается, хорваты. Причем один из них – мэр Загреба.
Эти, как выясняется, уже другая каста – в своем роде коллекционеры. На охоту ездят далеко и часто, но не повторяются. Для них важно не количество, а разнообразие трофеев: они стремятся осуществить охоты и в Парагвае, и в Танзании, и в Канаде, а по возможности – везде.
Как узнали о Казахстане? Как это и принято во всем мире – на специализированных международных ярмарках. Именно здесь, заматерев и придав своему предприятию по производству адреналина трансконтинентальный размах, мой проводник искал потенциальных клиентов: на охотничьих выставках в Зальцбурге и Вене, Мюнхене и Будапеште, и, конечно, на знаменитых IWA в Нюрнберге и Shot Show в Лас Вегасе. Окучивал кандидатов виртуозно; мог, например, убедить кого-нибудь приехать сюда охотиться на тигра, якобы водящегося в пойме реки Или… Лгал, однако, исключительно для дела. Тигров, поправлялся он наутро после попойки-знакомства в баре, уже истребили, а вот козлы и бараны горные еще остались.
Мэр Загреба?.. Поохотиться к нему приезжали люди и познатнее: автогонщик Шумахер, некто Хуан Карлос Бурбон (инкогнито, разумеется), американский серый кардинал Ричард Чейни, директораты крупнейших мировых компаний (вроде "Крайслера") в полном составе, целый выводок арабских шейхов. И, конечно, множество рядовых охотников. Ну как сказать «рядовых»: иные с ружьями ручной сборки от именитых немецких мастеров по 500 тысяч евро за дуло, да и у самого последнего «бедняка» только оптика порой стоит 20 тысяч.
Как, например, у этого немецкого бюргера, иллюстрирует джунгарский обер-егерь. И такой вот тихий европеец – еще одна порода интурохотников. Он и на экипировку, и на поездку (зачастую единственную в жизни) откладывает годами и накапливает, как правило, лишь к пенсии. Разумеется, и трофей заказывает лишь один (в отличие от тех же арабов, которые могут сразу за 30-40 козерогов заплатить), и двигается порой уже еле-еле, так что намучаются с ним проводники, таская клиента вместе с биотуалетом, пока через неделю не убьет он, наконец, на закате своей жизни «подставленного» под выстрел зверя. А после прослезится от счастья…
К слову, несмотря на свою спортивную никчемность, именно такого сорта клиент – числом доминирующий. И, конечно, как раз этот средний охотничий класс формирует современный гигантский рынок. Подсчитано, что только оружия и патронов в мире ежегодно продается на 4 и 1 миллиард долларов соответственно. А ведь ими охотничья индустрия не исчерпывается: есть еще оптика, одежда и обувь, аксессуары и т.п. Одним словом, охотничий бизнес во всем мире очень развит и выгоден.
А вот далее пристало говорить скорее не о различиях между типами охотников, а об их общей физиономии. Ибо выгоден этот бизнес лишь в силу того парадокса, что за вещь первой необходимости человек старается платить минимум, за страсть же не поскупится на любые расходы и даже будет гордиться огромными суммами (с его сословной колокольни, конечно), в которые обошлась ему прихоть.
Ирония судьбы: искушенный охотник сам, в конце концов, стал объектом травли. Со стороны конкурентов. Пришедших позже, но имеющих рычаги во власти.
А в общем, история старая как мир – зависть. За несколько лет работы число клиентов Степанченко перевалило за тысячу. И за каждого убитого козерога они платили по 6-7 тысяч долларов, гослицензия же стоит тысячу. Остальное он брал, так сказать, за романтизм, за горный туман и адреналин (минус, конечно, расходы).
Конкурентам хотелось таких же барышей, да никто не ехал. Охота ведь – не нефтяная скважина, дающая деньги при любом менеджере. Зверь бежит на ловца, а охотник – на егеря. Этот бизнес – персональный, и охотники едут к конкретному Кузьмичу, а не Петровичу. Клиент тут завоевывается поштучно.
Так что и рейдерство здесь не актуально. А с другой стороны - и зачем оно? Страна у нас гуманная, никто никого зазря со света сживать не будет. Ты только делись! Иди под «крышу» могущественного дяди и не борзей…
Предложили. Да только люди разные бывают. Сергей Степанченко, родившийся и выросший на казацкой Украине, мастер спорта по мотоспорту, в 29 лет ставший полковником Советской Армии, воин, охотник и философ, служил и воевал в таких местах и ситуациях, когда просто нет такой альтернативы – сдаваться. И когда в горах случается буран, а там люди, которых надо спасать, взятку господу Богу не дашь, чтобы спрятаться под «крышей». И с медведем-шатуном при встрече на узкой дорожке не «разведешь».
Вот этого-то медведя, к слову, к делу и привлекли. Не желавшего «в стойло» упрямца обвинили в убийстве… краснокнижного белокоготного медведя, что грозило запретом деятельности его фирме. Потом, правда, следствие установило, что хищник был застрелен из самообороны, на горной тропе – идущий навстречу зверь в таких случаях не поворачивает, а лошадь, разумеется, испугалась, и рядом обрыв… Да и медведь, как выяснилось, был не исчезающий, а обыкновенный бурый. Но бумажная канитель уже закрутилась.
Для журналистского расследования я, собственно, сюда и приехал. (А в центре ситуацию распутывали юристы.) Статью написал, и резонанс вроде был. Да что толку. Спустя несколько лет проблему под названием Сергей Степанченко все-таки решили.
Убили.
Сам я, впрочем, не охотник. И не была бы для меня трофейная охота не чем иным, как тем, что господа средней руки, близозоркого зрения и предынфарктных комплекции и возраста убивают для моциона божьих большеглазых созданий, если б не одна вещь.
Одно обстоятельство, к которому они вдруг оказываются причастны, – бессмертие.
Загробная жизнь зверя
Люди возвращались домой с загородного пикника, и по дороге машина нечаянно сбила филина с добычей – слепышом.
То еще, казалось бы, событие, и многие на их месте наверняка бы даже не остановились. Но не таковы были наши герои. Оба трупа, так уж вышло, были почти не повреждены и… доставлены знакомому таксидермисту – по-русски чучельнику.
Через какое-то время они выглядели почти как живые: слепыш – как до встречи с совой, а сова – как до встречи с автомобилем. Мастер сделал из них драматичную композицию, а хозяин машины украсил ею свою гостиную – на память о дорожном происшествии.
Он не был чрезмерно сентиментален, этот господин, равно как нет причин подозревать его и в гипертрофированной экологической сознательности. Просто он был трофейный охотник с многолетними привычкой и коллекцией: так что ж добру пропадать?!
Таксидермист, который не дал сгинуть без следа филину со слепышом, сам и рассказал мне эту историю. Александр Редреев – еще один человек, с которым я познакомился в горном лагере в Джунгарском Алатау, – такой же непременный участник команды профессионалов, обслуживающих интурохоту, как проводник или повар. Ведь убить зверя – лишь полдела. Вслед за чем из него необходимо изъять трофей – ради которого, собственно, все и затевалось. Посему, как только мои новые собутыльники-хорваты приволокли в лагерь тушу тэка, Александр покинул наше застолье, вооружившись спичками и ножом.
От разных животных – разные и трофеи: от волков и медведей, например – череп, от кабана – клыки, а от маралов, тэков и архаров, конечно же – рога. Минимум, который требуется от таксидермиста, – аккуратно забрать нужное, для чего отрезанная голова несколько часов варится в большом котле. Но зачастую охотник не ограничивается лишь знаменательными костями, а желает заполучить бюст или даже восстановить зверя целиком, и тогда таксидермист, периодически подбрасывая в костер дрова, снимает с добычи шкуру. А по особому желанию заказчика сохраняет еще и аутентичные (хотя обычно их в чучелах заменяют искусственными) когти, копыта, зубы, уши, глаза…
Работа казахстанских таксидермистов, сопровождающих интурохотников, обычно исчерпывается «полем», первичной обработкой. «Полуфабрикаты» эти иностранцы затем упаковывают в чехлы и в таком виде вывозят из Казахстана; художественную же часть доверяют европейским и американским мастерам. По двум причинам. Во-первых, полагая, что их профессиональный уровень выше. С этим, конечно, их отечественные коллеги могут поспорить; с чем, однако, не поспоришь, так это с тем, что в Европе этот рынок развитее (о традициях и говорить не приходится). У нас же, как и в России, даже собственно ремеслу такому, как таксидермия, профессионально не учат, а все, кто есть, – самородки.
А во-вторых, транспортируя готовое чучело через границу, придется пожертвовать немалым налом в пользу наших бдительных таможенников, в противном случае его вывезти не удастся – как бесценное произведение искусства… Тогда как, чтобы вывезти «сырье» – пресловутые рога и копыта, достаточно купленной у государства охотничьей лицензии.
Но, кстати, вопрос, чем считать таксидермию: ремеслом или искусством – вообще-то выходит далеко за пределы меркантильных интересов таможенных офицеров. Свои сторонники есть у обеих точек зрения, однако самой интересной выглядит теория, согласно которой чучело является не поделкой или шедевром, а – ни больше ни меньше – другой, «загробной» жизнью зверя.
И тогда таксидермисты – не художники или поденщики, но демиурги, создающие качественно новую реальность.
Я, между прочим, нисколько не преувеличиваю: про иное, возращенное взамен отнятого, бытие толкуют и трофейные охотники, аргументируя, что не убей они того же тэка, сгинул бы он бесславно в анонимном природном кишечнике, сожранный либо хищниками, либо червями, – и мокрого места бы не осталось. А так в мохнатой скульптуре (которая если и не вечна, то долговечна) сохранилась и толика плоти, и облик, и память, и красота.
Еще красноречивее сами таксидермисты, утверждающие (вслед за философами), что в той, прежней жизни животные были рабами родовой стихии - не личностями, а всего лишь мордатыми особями своего вида, практически лишенными индивидуальности. Эту неповторимую индивидуальность, это, в каком-то смысле, лицо (если угодно, морду лица) им дала смерть, а точнее, последовавшая за ней анимация – «воскрешение» в виде скульптурных композиций, где мастером увековечена какая-то выразительная сценка из жизни зверя, подсмотренная охотником во время их кульминационной встречи. А не случись она, эта встреча, и момент сгинул бы в темном чреве времени так же бесславно, как спустя несколько лет и сам герой эпизода…
Конечно, аргументация эта выглядит уязвимой – в той же примерно мере, что и верования древних египтян, пытавшихся обеспечить бессмертие своим обожаемым фараонам, мумифицируя их тела. С другой стороны, все эти кожа да кости являются естественным архивом генетической информации, и вероятность того, что когда-нибудь ее можно будет прочитать и интерпретировать (воплотить, например), не то чтобы совсем нулевая…
Как бы там ни было, главным критерием мастерства таксидермиста как раз и считается умение «оживить» животное, представить его в той позе и ситуации, которые не только бы иллюстрировали его видовую бихевиаристику, но и являли самоценный, сугубо индивидуальный характер. Поступок.
Как это удалось Александру, например, в скульптуре камышового кота, окрысившегося над тушкой фазана. Сюжет, как это нередко и происходит, подсказала сама жизнь, а точнее, клиент, поведавший о необычных обстоятельствах, при которых были добыты трофеи. Он подстрелил фазана, тот упал в густые тугайные заросли, а когда стрелок отыскал наконец добычу, ее уже пытался присвоить другой – хвостатый – охотник. Но не успел…
Этюд этот я увидел, конечно, много позже, в алматинской студии Редреева. Как и другие композиции, дожидающиеся своих заказчиков. Чучела эти периодически забирают, но взамен них мастер со своими помощниками делает новые. В студии тесно, проектов много, причем здешний клиент – исключительно отечественный. Что важно.
В отличие от иностранцев, использующих казахстанских таксидермистов «на подхвате», наши охотники заказывают полновесную квалифицированную работу. В основном, правда, фигуры волка. (При том, что главные мировые тренды – крупные копытные и реже кошачьи.) «Менталитет, - объясняет феномен Александр. – Волк ведь здешний тотем. Но мне это даже нравится: с хищником работать интереснее – он умнее и пластика его выразительнее».
Помимо всего прочего, за художественный труд и платят больше, чем за голые кости. Причем на порядок. Так, если работа «в поле» стоит сотню-другую долларов, то композиция со стоящим волком уже оценивается от полутора тысяч, с более же сложной и необычной позой цена может достигать и трех, и пяти тысяч долларов. Разница обусловлена объемом работы: это ведь раньше чучела набивали соломой или опилками, а сейчас звериный манекен (на который и натягивают шкуру) ваяют из стандартных покупных пенополиуретановых блоков – чем артистичнее, нетрафаретнее анимация, тем, соответственно, больше с ними придется повозиться.
Конечно, даже самые изысканные отечественные шедевры несопоставимы по цене с европейскими образцами: у иных именитых тевтонских таксидермистов скульптуры стоят полумиллиона евро. «Феррари». (Аналогичную сумму, впрочем, могут запросить и в Москве; но по соотношению цена-качество, разумеется, не удалому городу-герою тягаться с усидчивыми бюргерами.) Однако поскольку толстые зарубежные кошельки для наших левшей, по гамбургскому счету, закрыты, то они, когда-то начинавшие «походными таксидермистами» на интурохотах, теперь все больше ориентируются на внутренний рынок. Тем паче что и доморощенный трофейный охотник за последнее десятилетие превратился в определенную финансовую силу.
Но то сейчас. Во время же оно (на рубеже веков и тысячелетий) Александр еще не был маститым мастером, авторитетным автором сотен скульптур, а скорее, сам являлся одним из персонажей стихийного, бессознательного охотничьего перформанса. Он – с ножом и у костра. Хорваты, завалившие тэка, с карабинами в одной руке и стаканами коньяка в другой. Я – невесть как затесавшийся в эту компанию. Степанченко, которому оставалось еще пять лет жить…
Про перформанс – это, конечно, метафора. Но только пока. Думаю, что охватывающая нас при взгляде на старые фотографии ностальгия когда-нибудь непременно воплотится в пластические формы. А развившаяся от простейших чучел таксидермия сделает еще один эволюционный шаг вперед, и в композициях будущего наряду с увековеченными жертвами появятся и обессмертившие их охотники.
И кстати, мой проводник по Джунгарии, тот самый Степанченко, – первейший кандидат на эту таксидермическую инсталляцию нового типа. Как-то, рассказывая о деле своей жизни, он назвал себя охотником… за солнечным зайчиком. Напомнив знаменитый номер из классики советского цирка: в кромешной темноте Олег Попов пытается ухватить луч света, комично гоняясь за ним по манежу. Но все тщетно. А затем он додумывается его приласкать. И тот доверчиво прячется в шляпу великого клоуна.
- Так вот, я, - сказал он, - тоже поймал своего солнечного зайчика. А именно – нашел себя, состоялся как мужчина. Потому, наверное, что занимаюсь делом, которое знаю и люблю.
Солнечный зайчик – чем не трофей для искусного охотника? И чем это не сюжет для амбициозного создателя, работающего в зверином стиле?
Андрей Губенко
