Золото Алтая
С начала времен все экспедиции, на самом деле, снаряжались лишь с одной целью – за золотом. Не стало исключением и путешествие команды «НП». Тем более что отправились мы в изобильную страну, которую еще в эпоху Чингисхана кочевники прозвали просто и со вкусом – «золото». По-монгольски – Алтай.
Двигались мы, правда, в направлении, обратном тому, по которому древние орды маршировали в историю. Они-то стремились на юг и запад, с девственных гор стекаясь к оазисам Согдианы; наш путь, напротив, пролегал из финансовых центров в лесную глушь. Если конкретнее, самолетом из Алматы над бескрайней казахской степью в Усть-Каменогорск, а затем на автомобиле до Катон-Карагая – села и национального парка.
И хотя золотоискателей на Алтае практически не осталось, эти горы по-прежнему оправдывают свое имя. Ибо золото, как известно, – не только химический элемент Aurum с атомной массой 197. Все, что ценится людьми, – что красиво, редкостно и дорого – награждается аурой золота. Наверное, не зря.
Разве здешние соболя и орхидеи – не золотой фонд казахстанской природы? А россыпи лиственниц по склонам, осенью сообщающих всему местному мирозданию цвет благородных червонцев? А белые алтайские воды – целебные родники, реки и озера, полные серебристых рыб, над ними ледники, и выше всех легендарная гора Белуха – не белое золото? Или этого звания недостоин знаменитый алтайский – «белковский» – мед? Маралья кровь – чем не красное золото? Несравненная мягчайшая древесина кедра – не розовое ли?
Да и желтое, собственно золотое, золото никуда не делось. Ведь старатели ушли отсюда вовсе не потому, что оскудел источник: в каждом из миллиона здешних ручьев по-прежнему присутствует драгоценный металл. Куда канули кержаки, люди прежней, хваткой и жилистой, породы – это вообще отдельная история, история ХХ века…
Золото, однако, от этого не перестает быть золотом.
И мы пришли за ним.
Калитка в Сибирь
Бескрайние степи – это, конечно, поэтическая фигура. Степная казахская ойкумена прерывается именно у предгорий Алтая, и я даже могу указать точное место.
Ниже впадения Бухтармы в Иртыш в 1960 году люди соорудили плотину, образовав длинное и узкое, изогнутое, словно натянутый лук, Бухтарминское водохранилище, естественно продолжаемое озером Зайсан. Эта толстая синяя линия и есть граница.
За ней, на восток, до самого океана, – иная земля. Алтай – ее форпост, долина Бухтармы, в которую проникаешь через Васильевскую переправу – горная тропа в эту страну, а Катон-Карагай (прежде казачья станица Алтайская) – застава на ней, пропускной пункт.
Калитка в Сибирь.
Срубленная, разумеется, из дерева. Ведь другой материал тут и немыслим. Тайга – вот она, первостатейная сибирская валюта: строевой лес, корабельное золото.
Слово «карагай» в имени местечка переводится как «хвойный лес». А северный от ущелья хребет так и называется – Листвяга. Топонимы указывают на громады лиственниц, до первых дровосеков покрывавших окрестные склоны. Сейчас их повырубили (освободившееся пространство тотчас занимает береза), и массивы можно встретить лишь далеко в горах, но отдельные выдающиеся экземпляры сохранились и вблизи селений. У Рахмановских Ключей мне довелось увидеть одного такого гиганта, поваленного минувшей зимой.
Диаметр лиственницы составлял метра два, высота, вероятно, около сорока (по рассказам; от ствола осталось лишь несколько толстых поперечных срезов), возраст – 283 года. Лесоруб не стал переводить эту роскошь на доски, а настругал на «колечки», как палку колбасы, и продал в качестве стильных разделочных столов богачам из города. (Целая повесть, как доставлял товар: сначала «своим ходом», пустив с горы колесом, а затем запрягал в каждую, как в сани, лошадь, и та по насту перевезла полуторатонные чурки во двор.) Вообще же колосс был спилен под спецзаказ: одному из местных фидиев-церетели понадобился для скульптуры деревянный монолит пятиметровой высоты.
Дома, улья, лавки, лодки, телеги… вся новейшая трехвековая алтайская цивилизация срублена как крестьянская изба. Логично потому, что и памятники здесь мастерят из древесины. (Даже мазары местные мусульмане до сих пор возводят из дерева.) Но если на иные дела, для гробов, дров и изгородей, годились бревна любой породы, то в двух случаях люди были привередливы.
Жилые палаты алтайцы ладили исключительно из светлых лиственниц.
И, конечно, отборный корабельный лес всегда был твердым рублем: стволы сплавляли вниз по Иртышу для нужд фортов и флотов. Ибо выдержанная в воде лиственница – и без того плотная и прочная – приобретала характер и вовсе бронебойный, ничуть не уступая знаменитому мореному дубу.
Четыре дерева главенствуют в сибирской тайге: лиственница, ель, пихта и сосна – все с эпитетом «сибирская» в названии и с сибиряцкой же статью. Это не считая растительной массовки и флоры второго плана: березовых рощ на прежних гарях и лесосеках, осин и рябин в подлеске, боярышника и черемухи в ложбинах, ивы и облепихи в поймах речек, можжевельника на скалах… Но если лиственница – несомненная королева алтайских склонов, то несомненный король этих гор – кедр.
Как в шахматах: королева – самая сильная, король – самый слабый. Даже не то чтобы слабый – просто расслабленный; мягкий, гениально податливый. Не древесина – глина. Кедр – поделочный, игрушечный король.
А еще из него делают карандаши.
Миссия кедра, впрочем, отнюдь не утилитарная. Здесь уместно вспомнить, что его биологическое имя – совсем не кедр, а сосна сибирская. Настоящий же кедр растет куда южнее, на средиземноморских берегах. То дерево из Священной истории: именно из ливанского кедра был сделан Крест. Вместе с Новым Заветом древнегреческое слово κέδροσ достигло и наших палестин. Этим-то словом – чтоб не пустовало – и наградили русские христиане величественную сибирскую сосну. (Не единственная, кстати, попытка «акклиматизации» тропической библейской флоры в условиях умеренных широт. Так, пальмовое воскресение с веками превратилось в вербное. Да и роковой запретный плод в оригинале был вовсе не яблоком.)
Имя прижилось, и сибирский кедр помимо естественной грации приобрел еще и толику иной, мистической харизмы, дарованной ему неизвестными пилигримами святой веры. Короче, миссия его некоторым образом декоративная: красота – напоминание о вечности.
… Они часто растут по соседству – лиственница и кедр. Осенью, перед тем как обнажиться, лиственницы наряжаются в упомянутый червонцев цвет. У кедра же созревают шишки, да и молодая, нынешнего года хвоя бронзовеет рядом со взрослыми зелеными иглами. Получается, как у поэта, «багрец и золото». Только не среднерусский, а фирменный, алтайский.
Еще один цветок в Сибири напоминает если не о вечности, то о весьма продолжительных временных континуумах. Среди суровой тайги в дни летнего солнцестояния здесь цветут орхидеи – реликт давних доледниковых эпох, когда повсюду на земле, до самого северного океана, были тропики. Каким-то непостижимым образом отдельные виды этого пышноцветного семейства сумели сохраниться в наших отнюдь не оранжерейных краях – вопреки всем метеосюрпризам.
Федор Шершнев, местный энтузиаст-краевед, буквально в паре километров от Катон-Карагая показал нам совершенно уникальную поляну. С виду – обыкновенная березовая рощица, однако, чуть в нее углубившись, мы как будто попали в настоящий цветник. Сплошной пурпурно-солнечный ковер, пять видов орхидей, среди них два краснокнижных шедевра: венерин башмачок и венерин же башмачок крупноцветный. Ничего равноценного ни в литературе, ни устно алтайскими следопытами описано не было, и наш проводник собирается подать заявку на организацию здесь ботанического микрозаказника.
В отличие от других растений семена орхидей не способны развиваться самостоятельно и без посторонней помощи могут лет двадцать пролежать в земле, прежде чем прорасти. Помощь же приходит со стороны… грибов, с которыми орхидеи образуют симбиоз. И хотя это не традиционные шляпочные грибы, Федор Шершнев уверяет, что в сезон и груздей с волнушками в этой сокровенной рощице несчитано.
Пуп земли
Сущность Сибири, ее доминирующая тема – безлюдность, глушь.
У нас на юге каждая лужайка – пастбище, каждая лужа – водопой. Выезжаешь за город, а по сторонам, как гаишники в выходной день, пасутся тучными стадами шашлыки да казы. На Алтае же за отчетное путешествие мне почти не попадалась домашняя скотина.
Признаюсь, поначалу я объяснял это какой-то вялостью крестьян, ленью даже. Лето ведь здесь короткое; большую половину года коров и овец приходится кормить в стойле запасенным сеном, зерном – а это изрядный труд и немалые затраты. Но затем все-таки реабилитировал местное население: не народ виноват, а его отсутствие.
Редок тут человек, и за последний век – редчайший случай – стал еще реже. Деревни, насчитывавшие раньше сотни дворов, теперь едва наскребают несколько десятков. Да и сам процветавший некогда Катон-Карагай зияет, как Сталинград, скелетами брошенных многоэтажек. Ни отремонтировать их не доходят руки, ни даже сравнять с землей. (Так, стоит до сих пор потемневший сруб бывшей станичной церкви; после революции над ней, как водится, надругались, приспосабливали под разные хозяйственные цели пока не забросили; и вот вернуть крест и колокол не хватает силы, а снести – смелости.)
Об этом, впрочем, об исчезающей крестьянской натуре еще будет впереди речь. А пока – о плюсах заброшенности.
Нет человека – нет проблемы. Для лесной живности, во всяком случае: и браконьеров поменьше, и конкуренция со скотом не столь ожесточенная. Ввиду малой освоенности Сибири видом Homo sapiens здесь осталось достаточно пространства для остальной фауны. Издавна тайга славилась богатейшими охотничьими промыслами, и в высшей степени – Алтай: так сложилось, что именно через эти горы проходят крупнейшие миграционные маршруты марала, тека, косули (ведь великие переселения случаются не только среди людского племени).
В местных лесах по-прежнему много бурого (хотя на самом деле – от седого до почти черного) медведя. Не зря его называют хозяином тайги, сила его стала достоянием фольклора, исполинские размеры – и особенно в наши мелкие времена – дают право считаться настоящей диковиной, живым чудом природы. Русские цари привозили выделанные медвежьи шкуры в дар коллегам-монархам (я видел две такие в последней резиденции турецких султанов Долмабахче), у сибиряков «сходить на медведя» было практически инициацией, аттестатом воинской зрелости.
Причины такого почитания – не только, не напрямую в грозной мощи животного: у германцев, у славян медведь был тотемом. Отсюда, кстати, пропасть прозвищ, и бранных, и ласковых: и мишка, и потапыч, косматый, мохнатый, косолапый, и костоправ, и даже Михайло Иваныч Топтыгин! Собственно, таким же эвфемизмом является и само слово «медведь». Этимология его прозрачна, но не о том, совсем не о том говорило подлинное имя зверя… Из-за первобытного ужаса оно было табуировано и со временем вовсе исчезло из индоевропейских языков северных народов. Реставрировать его приблизительно позволяют лишь оставшиеся с античности названия άρκτοσ и ursus: у древних греков и римлян были иные тотемы. Что-то звукоподражательное, рычащее, как раз во вкусе впечатлительного древнего человека…
Впрочем, позже, избавившись от примитивных страхов и приобретя новые, великану все-таки пытались вернуть настоящее имя вместо нелепого, какого-то юннатского медведя. Леший, лесной черт – так зовут его в тайге. А чаще – попросту зверь.
А вот кто реально медведь – так это пасечник! Кстати, в последние годы пасеки все больше страдают от визитов лесных гостей. Шесть лет назад (в 2001 году), с момента создания Катон-Карагайского ГНПП, был объявлен мораторий на всякую охоту в его границах. Сейчас только в парке число зверя перевалило за двести, и раздаются голоса, что можно бы и разрешить отстрел: даже из хозяйственных соображений.
Браконьеры, понятное дело, в этих дебатах не участвуют. Нынешней весной они убили медведицу, медвежонка при ней, однако, не тронули. Тот спустился к людям, прямо в село, и какое-то время прожил в собственно центральной усадьбе национального парка. Затем его отдали в санаторий «Рахмановские ключи», где я его и видел. Ему пока нет и полугода; забавный такой мишка…
Изобилует тайга и специальным, пушным зверем – еще одной своей валютой, причем в буквальном смысле: исстари сибирские меха имели хождение как деньги, звериное золото.
В начале было слово тенге – да-да, он самый, казахстанский доллар. Иногда термин возводят к тюркскому тамга, однако в казахский язык он попал все-таки из монгольского, в котором первоначально обозначал… кунью шкурку. Факт довольно известный, как и то, что эти самые тенге, первоначально составляя основу дани на евразийском пространстве, затем, слегка изменив звучание, стали означать у русских очень многое, а именно – деньги. Вытеснив, в свою очередь, в иные сферы прежнее название наличности, которое, как и у многих европейских народов, было связано с имеющимся в свободном распоряжении скотом и звучало как исто, истая скотина, а в результате контаминации (наложения) - истина.
Ласка, солонгой, колонок, норка, горностай – вот они, разноцветные, с искрой, драгоценности алтайских гор. Но даже среди них купеческий кошелек, а значит, и охотничий глаз всегда с пристрастием выделял черный жемчуг пушных сокровищ – соболя.
Если при европейских дворах почетнейшую роль – чуть ли не императорской порфиры – играла королевская мантия из горностая, а в Новом Свете благодаря Голливуду особым шиком считалась американская норка, то на Руси символом роскоши с боярских времен была соболиная шуба.
И одна-то соболья шкурка стоит несказанно дорого (в былые времена их, как и упомянутые медвежьи шкуры, российские государи даровали иноземным правителям, о чем сообщалось в летописях), а уж целая шуба, на которую требуется в среднем сорок зверьков, и подавно. В начале прошлого века, например, цена на нее равнялась стоимости дома в Москве. Тогда, конечно, и недвижимость была куда дешевле, но и нынешние цифры на ценниках в магазинах ниже 10 тысяч долларов заставляют подозревать подделку: соболь-то это соболь, но так называемый канадский, то бишь куница. Хоть и приличный, но гораздо худший мех.
Настоящий же соболь может быть енисейский или тобольский, якутский или тувинский, минусинский или амурский, камчатский или сахалинский – но обязательно сибирский, в других краях он не водится. Лучшим, подлинно царским соболем считается баргузинский, забайкальский соболь (шуб из которого, говорят, за всю историю было сшито не больше тысячи). Но и наш, алтайский, также вполне аутентичен.
Не пушнина, однако, не черная икра, не маралья кровь и не медвежья желчь самый дорогой продукт животного происхождения. И даже не слоновья кость или китовая амбра. А специфическая железа клыкастого оленя, или кабарги, так называемая кабарожья струя, известная в парфюмерии и медицине как мускус. Цена этого товара – около 50 тысяч долларов за килограмм.
Интерес к мускусу спровоцировали, как и следовало ожидать, на Востоке. У него довольно приятный, а главное, чрезвычайно сильный и стойкий аромат. Из-за чего мускус использовали как благовоние: мусульмане, например, добавляли его в цементный раствор при строительстве мечетей. Ну а китайцы применяли как медицинскую панацею.
А вот обитает кабарга в Сибири, в том числе и на Алтае. Это, наверное, самый маленький на свете олень – с десяток килограммов. Драгоценная его железа содержится в мешочке на брюхе у самца – в пупке, как его называют. Вес пупка – около 20 граммов. Еще недавно китайцы и корейцы покупали его за сотню долларов; сейчас же цена доходит до тысячи.
Глупое животное, утверждают алтайцы. Вспугнешь их, а они «убегают» по кругу, и браконьеру, знающему эту особенность поведения кабарги, не доставит труда перебить все стадо. Из-за этого (в первую очередь, разумеется, из-за мускуса) ее страшно извели.
Есть ли хоть прок от волшебной железы? С запахом-то нет вопросов, даже в далекой от народных средств Европе кабарожью струю стали добавлять в духи – для стойкости аромата. Но, говорят, и целебный эффект – не миф. Главное ведь на свете лекарство, из-за которого вырезают фауну, – разные стимуляторы мужского интереса. Так вот, видимо, что-то такое в мускусе содержится, поскольку летучие компоненты железы участвуют в химической коммуникации кабарги и даже способны вызвать течку у самок.
Что ж, опыты продолжаются… Пока положительно выяснили только, что у беременных даже ничтожный прием в пищу мускуса провоцирует выкидыш, и это стопроцентный факт.
Таежные лакомства
В лесу в походе есть лишь две кухни (в смысле кулинарные идеологии): одна базируется на бич-пакетах и тушенке, другая – на подножном (подстреленном) корме. Вот этому, второму варианту и принадлежат симпатии автора.
Странствие даже по самым живописным дорогам без посещения трактиров на них – почти клуб кинопутешественников. Чтобы почувствовать место, к нему следует причаститься. И метод в распоряжении естествоиспытателя, по существу, лишь один – ЖКТ.
В сибирской тайге нет кабаков; еду здесь прежде надобно добыть. Конечно, искать пропитание три раза в день утомительно; это, в общем, невидимый миру и никому не нужный подвиг, и не скрою, что на завтрак и обед я довольствовался бурцовкой (упомянутыми бич-пакетами с тушенкой). Тем самым берег аппетит для ужина, для волнующих гастрономических знакомств.
…В сентябре, когда после первых заморозков наступает золотая осень, в здешние леса из сел и даже городов прибывают особые ватаги искателей. Есть рыбаки, грибники, охотники – а это шишкари, собиратели кедрового ореха. Сезон сбора начался, в нем здесь участвуют все - от мала до велика, порой целыми семьями; промысловая эта кампания сродни путине на Каспии.
Любители запасаются орехом для забавы, чтоб щелкать или настаивать, например, водку. Профессионалы жмут из него масло на продажу. Хотел было сказать «отличнейшее», но таковое еще надо отыскать. Тут почти та же ситуация, что и с олеем: выше всего ценится холодный отжим (нерафинированный, разумеется), и все производители пишут, что это он и есть, но горячий способ экономичнее, из чего ясно, какой продукт попадает на прилавки. Кто ищет, впрочем, – найдет.
А каково пожарить на запашистом кедровом масле лесные грибы! Уже в июне в разреженных березняках выползают подберезовики-колосовики. Потом пойдут маслята, подосиновики, белые, рыжики – но это, так сказать, для энтузиастов. А вот когда ближе к осени вылезают грузди и высыпают волнушки (на засолку) – тут уж в ближние рощи и перелески отправляются с лукошками значительные народные массы.
Если ночевка на берегу озера или реки, лучший ужин – уха. Тройная: первой партией – мелочь целиком в марле, для сладости; затем – головы крупных рыб, для навара; в конце – филе. И рюмку в уху опрокинуть не забыть. А можно и не только в нее.
Да если еще костер, да перед трапезой баня с купанием в бодрой горной водичке… Вот это будет настоящая рыбацкая уха, не рыбий суп.
И, конечно, к чаю с дымком – варенье. Из всех спеющих под лесным солнцем ягод: земляничное, ежевичное, черничное, малиновое, смородиновое, облепиховое, крыжовниковое; компоты и чаи из шиповника, рябины и боярышника, начинки для пирожков из черемухи и ревеня, барбарисовый кисель, клюквенный морс…
Довольно, однако. Все эти деликатесы – тоже сибирская валюта, и не из последних: таежные лакомства, столовое золото. А золото, как известно, надо пробовать на зуб.
… В четыре утра на озере Язевом – если и не у подножия легендарной Белухи, то в прямой ее видимости – в ста метрах от лагеря пара лосей (сохатый с подругой) окунулась в воду и отчалила к другим берегам. Нашему фотографу Павлу посчастливилось отснять редкий кадр.
Можно много говорить о красоте Алтая, о дикой природе Сибири, но это фотографическое молчание красноречивее.
Андрей Губенко
